|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
- Когда она крадется - так не услышишь ключей, а уходит - нарочно ключами звенит, чтобы там, отзвонивши, подкрасться: подслушивать...
- Что вы хотели сказать?
Но на Митины губы уже наложили заклепку.
12.
- Гей, гей!
Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушечкой розовой, резал поток людяной белогривым, фарфоровым рысаком, приподняв и расставивши руки; пред желтым бордюром из морд виторогих овнов очень ловким движеньем вожжей осадил рысака.
Эдуард Эдуардович, кутаясь в мех голубого песца, соскочил и исчез в освещенном подъезде, у бронзовой, монументальной дощечки: "Контора Мандро и К°".
Быстро осилил он двадцать четыре ступени; и, дверь приоткрыв, очутился в сияющем помещении банкирской конторы; он видел, как гнулися в свете зелененьких лампочек бледные, бритые, лысые люди за столиками, отделенными желтым дубовым прилавком от общего помещенья, подписывали бумаги; и - их протыкали; под кассою с надписью "чеки" стояла пристойная публика.
Быстро пронес бакенбарды в роскошный, пустой кабинет, открывающий вид на Кузнецкий.
...............
Прочесанный не пожилой господин, нагибаяся низко к Мандро, развернул свою папку бумаг; их рассматривал быстрым движеньем руки, нацепивши пенснэ.
- Что? Есть кто-нибудь?
- Да, - по личному делу.
- Просите.
Раскрылися двери; и Грибиков появился, прожелклый и хилый, осунувшись носом и правым плечом.
Он почтительно встал у дверей, его глазики жмурились в свете; ему Эдуард Эдуардович сделал рукой пригласительный жест, показавши на кресло:
- Садитесь.
И Грибиков к креслу прошел дерганогом; топтался у кресла и сразу не сел, а свалился в сиденье: как будто подрезали жилки ему:
- Ну, что скажете?
Грибиков тронул свою бородавку скоряченным пальцем: на палец смотрел:
- Я позволю заметить, что есть затрудненьице-с, - палец понюхал он, - так что согласия нет никакого.
- А больше нет комнат?
Зрачишко полез на Мандро.
- Да, живут у нас густо.
Зрачишко влупился: под веко.
С недовольством прошелся к окошку: и Мандро вертел форсированною бакенбардою; руку засунул в карман перетянутых брюк; лбом прижался к окну, посвистал, отдаваясь блестящему заоконному зрелищу: метаморфозам из светов.
Там шел кривоногий сумец; и за ним - вуалеточка черная, с мушками, с высверком глаз из-за мушек; и ветер рванул ее шелком.
Мандро - повернулся.
Он видел, что Грибиков в той же все позе, сидит, оскопивши лицо в равнодушие: жмуриком.
- Чорт с ним: не надо.
Прожескнул глазами и вновь отвернулся; в окошке же - барышня в кофточке меха куницы.
Тут Грибиков глазиком тыкался в спину.
- Вот бы... ежели... я...: это - дело другое.
Мандро повернулся:
- Что?
- Ежели... Так уж и быть.
- Говорите раздельнее.
- Ежели б он переехал ко мне, - говорю: человечек-то ваш.
- Это - можно?
- Я думаю - можно: он, ваш человечек, - без носа: больной; и притом говорит - иностранец - не нашинский; ну, одному-то - куды ему; все же - уход; и такое все: правда, живу я в квартире о двух комнатушках; для вас же - извольте: пускай переедет... Что ж, бог с ним: в цене мы сойдемся.
И глазик свой спрятал.
13.
У Митеньки мысль не влезала в слова; а душевные выражения - в органы тела; когда говорил он печальные вещи, казался Лизаше некстати смеющимся; глупым таким фалалеем, с руками - висляями; очень лицо искажала гримаса, которую медики называют - ведь вот выражение - "Гиппократовой маской".
Лизаша досадовала:
- Полчаса мы сидим, а - ни с места.
- Не выскажешь - знаете.
- Все же, - попробуйте.
- Ну, - я попробую; только, Лизаша, - уж вы не пеняйте.
Во рту что-то - щелкало, чмокало, чавкало; и - подступало под горло: хотелося плакать.
- Вы знаете: дома - семейная обстановка такая, что лучше бежать; отец - добрый, вы знаете; только людей он не видит; живет в математике; думает он, что за сорок годов все осталось по-прежнему; с ним говорить невозможно; ты хочешь ему это, знаете, высказать, что у тебя на душе, он - не слушает; просто какой-то - вы знаете - он формалист.
- Ну, а мама?
- А мама - все книжки читает; историю Соловьева прочтет; и - с начала; ей - дела нет; мама - чужая.
Лизаша сидела пред ним узкоплечей укутою в красненькой, бархатной тальме, обделанной соболем; и рассыпала из вазочки горсточку матовых камушков: малых ониксов.
- Для них вы чужой?
- Совершенно чужой; говорить разучился: все дома молчу; знаю, если скажу им, что думаю, то - все равно не поверят: приходится, знаете, лгать.
- Бедный, - так-то: обманщиком ходите.
Нервно подбросила в воздух с ладони одну финтифлюшечку; и под распушенной юбочкой ножки сложила калачиком.
- Так и приходится.
Митя дерябил диван заусенцами пальцев:
- Отец-то - вы знаете: толком не спросит меня; запугал: проверяет меня, - проверяет, - как, что: "Тебя спрашивали?" Или - "что получил?"... Человеческого не услышишь словечка, - вы знаете.
- Вы же?
И сыпала в ткани ониксы.
- А говорю - получаю пятки... Я...
- Вы, стало быть, врете и тут, - перебила Лизаша, подбросив одну финтифлюшку.
- А как же: попробуй сказать ему правду, - поднимутся крики; и, знаете, - бог знает что.
- Не завидую вам.
- А то как же: товарищи, знаете, образованием там занимаются; этот прочел себе Бокля, а тот - Чернышевского... Мне заикнуться нельзя, чтобы книжки иметь: все сиди да долби; а чтоб книжку полезную, нужную...
- Бедный мой!
Кончик коленки просунулся из-под коротенькой юбочки.
- Нет никаких развлечений: в театры не ходят у нас; ну я все-таки, знаете, много читаю: хожу на Сенную, в читальню Островского - знаете. Не посещаю гимназии: после приходится лгать, что в гимназии был.
Митя пристальным глазом вперился в коленку: она - беспокоила.
- Что же, Митюшенька, - вы без вины виноватый.
Оправила юбочку.
- Ибсена драму прочел, - ту, которую вы говорили.
- "Строителя Сольнеса"?
- Да.
- Ах, вы, милый уродчик, - звучал ее гусельчатый голосочек, - запущенный; у, посмотрите: вся курточка - в перьях.
Лизаша нагнулась: и - слышал дыхание.
- Дайте-ка, - я вас оправлю: вот - так.
И - откинулась; и, поднося папироску к губам, затянулась, закрыв с наслаждением глазки.
- Я верно поэтому вас приютила: такой вы бездомный.
Сидела с открывшимся ротиком:
- Вы и приходите - точно собачка: привыкли.
Откинула прядку волос; и - добавила:
- Нет, у русалки моей вы бываете, - не у меня.
Прикоснулася ручка (была холодна, как ледок).
- Мы с русалкой моей говорили про вас.
Померцала глазами - на Митю.
Казалось, что там соблеснулися звезды - в Плеяды; Плеяды - вы помните? Летом поднимутся в небе; и поздно: пора уже спать.
Поднялась атмосфера мандровской квартиры; ведь вот - говорили же:
- Дом с атмосферой.
В гостиной опять зазвонили ключами; ключи приближались: звонили у самой портьеры: казалось, - просунется очень подпухшей щекою мадам Вулеву; но ключи удалялись; ключи удалились.
- Несносно.
Лизаша головку просунула в складки:
- Ушла.
Атмосфера потухла: ничто не сияло.
И слушали молча, как там ветерок разбежался по крыше: Лизаша тонула в глазах, - своих собственных; в пепельницу пепелушка упала: глазок прояснел:
- Ну и - дальше?
Зачмокало:
- Переэкзаменовка, опять-таки, - в августе этом была: ну, - я скрыл.
- Ай-ай-ай!
- Вы, Лизаша, простите, что - так говорю; мне вы, знаете, хочется высказать вам наконец, - искал слов, - то и се, а с отцом говорить: сами видите; мать же - бог с нею... Надежда, сестра, - и зафыркал: - Надежда...
Потупился: странно, что Надю, сестру, он считал недалекою; дураковато стоял перед нею; такой дурноглазый; и - силился высказать; нет: рот дрожал, губы шлепали: чмокало, чавкало.
Тщетно!
14.
Карета подъехала.
С козел мехастый лакей соскочил, поправляя одною рукою цилиндрик; другой - открыл дверце.
И тотчас слетела почти к нему в руки, развивши по ветру манто, завитая блондинка (сквозная вуалечка); губки - роскошество; грудь - совершенство; рукой придержав в ветер рвущуюся, легкосвистную юбку, прохожим она показала чулочки фейль-морт, бледнорозовый край нижней юбки, вспененный каскадами кружев.
И скрылась в подъезде под желтым бордюром баранов, у бронзовой, монументальной доски, где яснело:
"Контора Мандро".
-
Доложили:
- Мадам Миндалянская: просит принять.
Эдуард Эдуардович стал выпроваживать; Грибиков же, зажавши картузик, пошел дерганогом, столкнувшись у двери - с мадам Миндалянской.
Вошла.
Самокрылою прядью с нее отвевалось манто; складки шелка дробились о тело; огромная шляпа подносом свевала огромные перья; прическа - куртиночка; вся - толстотушка; наполнилась комната опопонаксами:
- Эва Ивановна: вы ли?
Профиль - божественность; грудь - совершенство.
...............
В проходах пассажа, - под тою же вывеской "Сидорова Сосипатра" блистала толпа: золотыми зубами, пенснэ и моноклями.
Кто-то уставился в окна, съедая глазами лиловое счастье муслинов, сюра, вееров; здесь же рядом - сияющий выливень камушков: ясный рубин, желтоливный берилл, альмантин цвета рома и сеть изумрудиков; словом - рулада разграненных блесков; и липла толпа, наблюдая, как красенью вспыхнет, как выблеснет зеленью: вздрогнет; и - дышит.
Прелестно!
Брюнеточка, прелесть какая, косится на блески; а черный цилиндр, увенчавшись моноклем и усом, в кофейного цвета мехах нараспашку, - косится на блеск ее глазок; из двери - прошли: горбоносый двубакий, в пенснэ и в кашнэ с перевязанным, малым футляром (своей балерине); и - дама седая, сухая, пикантная: шляпочка - током; и - лаковый сак.
Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, брадые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах, и в кофточках - справа налево и слева направо.
Шли - по-двое, по-трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками - сумочки, хвостики меха, боа; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли - на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.
И за ними за всеми - кареты, пролетки, ландо.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Скачать полный текст (206 Кб)
Перейти на страницу автора
|