Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Бесы (Федор Достоевский)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134 


- Сократите, если можете, Степан Трофимович.

- Господин фон-Лембке поехал теперь по губернии. En un mot, этот Андрей Антонович, хотя и русский немец православного исповедания, и даже, - уступлю ему это, - замечательно красивый мужчина, из сорокалетних...

- С чего вы взяли, что красивый мужчина? У него бараньи глаза.

- В высшей степени. Но уж я уступаю, так и быть, мнению наших дам...

- Перейдемте, Степан Трофимович, прошу вас! Кстати, вы носите красные галстуки, давно ли?

- Это я... я только сегодня...

- А делаете ли вы ваш моцион? Ходите ли ежедневно по шести верст прогуливаться, как вам предписано доктором?

- Не... не всегда.

- Так я и знала! Я в Швейцарии еще это предчувствовала! - раздражительно вскричала она, - теперь вы будете не по шести, а по десяти верст ходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж-жасно! Вы не то что постарели, вы одряхлели... вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на ваш красный галстук... quelle idée rouge! Продолжайте о фон-Лембке, если в самом деле есть что сказать, и кончите когда-нибудь, прошу вас; я устала.

- En un mot, я только ведь хотел сказать, что это один из тех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают в ничтожестве и потом вдруг выходят в люди, посредством внезапно приобретенной супруги, или каким-нибудь другим, не менее отчаянным средством... То-есть он теперь уехал... то-есть я хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в оба уха, что я развратитель молодежи и рассадник губернского атеизма... Он тотчас же начал справляться.

- Да правда ли?

- Я даже меры принял. Когда про вас "до-ло-жили", что вы "управляли губернией", vous savez, - он позволил себе выразиться, что "подобного более не будет".

- Так и сказал?

- Что "подобного более не будет", и avec cette morgue... Супругу, Юлию Михайловну, мы узрим здесь в конце августа, прямо из Петербурга.

- Из-за границы. Мы там встретились.

- Vraiment?

- В Париже и в Швейцарии. Она Дроздовым родня.

- Родня? Какое замечательное совпадение! Говорят, честолюбива и... с большими будто бы связями?

- Вздор, связишки! До сорока пяти лет просидела в девках без копейки, а теперь выскочила за своего фон-Лембке, и, конечно, вся ее цель теперь его в люди вытащить. Оба интриганы.

- И, говорят, двумя годами старше его?

- Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта бывало всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девченку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.

- Эту муху я точно вижу.

- Я вам говорю, я приехала и прямо на интригу наткнулась. Вы ведь читали сейчас письмо Дроздовой, что могло быть яснее? Что же застаю? Сама же эта дура Дроздова, - она всегда только дурой была, - вдруг смотрит вопросительно! зачем, дескать, я приехала? Можете представить, как я была удивлена! Гляжу, а тут финтит эта Лембке и при ней этот кузен, старика Дроздова племянник - всё ясно! Разумеется, я мигом всё переделала, и Прасковья опять на моей стороне, но интрига, интрига!

- Которую вы однако же победили. О, вы Бисмарк!

- Не будучи Бисмарком, я способна однако же рассмотреть фальшь и глупость где встречу. Лембке, это - фальшь, а Прасковья - глупость. Редко я встречала более раскисшую женщину, и вдобавок ноги распухли, и вдобавок добра. Что может быть глупее глупого добряка?

- Злой дурак, ma bonne amie, злой дурак еще глупее, - благородно оппонировал Степан Трофимович.

- Вы может быть и правы, вы ведь Лизу помните?

- Charmante enfant!

- Но теперь уже не enfant, а женщина и женщина с характером. Благородная и пылкая, и люблю в ней, что матери не спускает, доверчивой дуре. Тут из-за этого кузена чуть не вышла история.

- Ба, да ведь и в самом деле он Лизавете Николаевне совсем не родня... Виды что ли имеет?

- Видите, это молодой офицер, очень неразговорчивый, даже скромный. Я всегда желаю быть справедливою. Мне кажется, он сам против всей этой интриги и ничего не желает, а финтила только Лембке. Очень уважал Nicolas. Вы понимаете, всё дело зависит от Лизы, но я ее в превосходных отношениях к Nicolas оставила, я он сам обещался мне непременно приехать к нам в ноябре. Стало быть интригует тут одна Лембке, а Прасковья только слепая женщина. Вдруг говорит мне, что все мои подозрения - фантазия; я в глаза ей отвечаю, что она дура. Я на страшном суде готова подтвердить! И если бы не просьбы Nicolas, чтоб я оставила до времени, то я бы не уехала оттуда, не обнаружив эту фальшивую женщину. Она у графа К. чрез Nicolas заискивала, она сына с матерью хотела разделить. Но Лиза на нашей стороне, а с Прасковьей я сговорилась. Вы знаете, ей Кармазинов родственник?

- Как? Родственник мадам фон-Лембке?

- Ну да, ей. Дальний.

- Кармазинов, нувеллист?

- Ну да, писатель, чего вы удивляетесь? Конечно, он сам себя почитает великим. Надутая тварь! Она с ним вместе приедет, а теперь там с ним носится. Она намерена что-то завести здесь, литературные собрания какие-то. Он на месяц приедет, последнее имение продавать здесь хочет. Я чуть было не встретилась с ним в Швейцарии и очень того не желала. Впрочем надеюсь, что меня-то он удостоит узнать. В старину ко мне письма писал, в доме бывал. Я бы желала, чтобы вы получше одевались, Степан Трофимович; вы с каждым днем становитесь так неряшливы... О, как вы меня мучаете! Что вы теперь читаете?

- Я... я...

- Понимаю. Попрежнему приятели, попрежнему попойки, клуб и карты, и репутация атеиста. Мне эта репутация не нравится, Степан Трофимович. Я бы не желала, чтобы вас называли атеистом, особенно теперь не желала бы. Я и прежде не желала, потому что ведь всё это одна только пустая болтовня. Надо же наконец сказать.

- Mais, ma chère...

- Слушайте, Степан Трофимович, во всем ученом я конечно пред вами невежда, но я ехала сюда и много о вас думала. Я пришла к одному убеждению.

- К какому же?

- К такому, что не мы одни с вами умнее всех на свете, а есть и умнее нас.

- И остроумно, и метко. Есть умнее, значит, есть и правее нас, стало быть и мы можем ошибаться, не так ли? Mais, ma bonne amie, положим, я ошибусь, но ведь имею же я мое всечеловеческое, всегдашнее, верховное право свободной совести? Имею же я право не быть ханжей и изувером, если того хочу, а за это естественно буду разными господами ненавидим до скончания века. Et puis, comme on trouve toujours plus de moines que de raison, и так как я совершенно с этим согласен...

- Как, как вы сказали?

- Я сказал: on trouve toujours plus de moines que de raison , и так как я с этим...

- Это верно не ваше; вы верно откудова-нибудь взяли?

- Это Паскаль сказал.

- Так я и думала... что не вы! Почему вы сами никогда так не скажете, так коротко и метко, а всегда так длинно тянете? Это гораздо лучше, чем давеча про административный восторг...

- Ma foi, chère... почему? Во-первых, потому, вероятно, что я всё-таки не Паскаль et puis... во-вторых, мы, русские, ничего не умеем на своем языке сказать... По крайней мере до сих пор ничего еще не сказали...

- Гм! Это может быть и неправда. По крайней мере вы бы записывали и запоминали такие слова, знаете, в случае разговора... Ах, Степан Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!

- Chère, chère amie!

- Теперь, когда все эти Лембки, все эти Кармазиновы... О боже, как вы опустились! О, как вы меня мучаете!.. Я бы желала, чтоб эти люди чувствовали к вам уважение, потому что они пальца вашего, вашего мизинца не стоят, а вы как себя держите! Что они увидят? Что я им покажу? Вместо того, чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы не можете обойтись без вина и без карт, вы читаете одного только Поль-де-Кока и ничего не пишете, тогда как все они там пишут; всё ваше время уходит на болтовню. Можно ли, позволительно ли дружиться с такою сволочью, как ваш неразлучный Липутин?

- Почему же он мой и неразлучный? - робко протестовал Степан Трофимович.

- Где он теперь? - строго и резко продолжала Варвара Петровна.

- Он... он вас беспредельно уважает и уехал в С-к, после матери получить наследство.

- Он, кажется, только и делает что деньги получает. Что Шатов? Всё то же?

- Irascible, mais bon.

- Терпеть не могу вашего Шатова; и зол, и о себе много думает!

- Как здоровье Дарьи Павловны?

- Вы это про Дашу? Что это вам вздумалось? - любопытно поглядела на него Варвара Петровна. - Здорова, у Дроздовых оставила... Я в Швейцарии что-то про вашего сына слышала, дурное, а не хорошее.

- Oh, c'est une histoire bien bête! Je vous attendais, ma bonne amie, pour vous raconter...

- Довольно, Степан Трофимович, дайте покой; измучилась. Успеем наговориться, особенно про дурное. Вы начинаете брызгаться, когда засмеетесь, это уже дряхлость какая-то! И как странно вы теперь стали смеяться... Боже, сколько у вас накопилось дурных привычек! Кармазинов к вам не поедет! А тут и без того всему рады... Вы всего себя теперь обнаружили. Ну довольно, довольно, устала. Можно же наконец пощадить человека!

Степан Трофимович "пощадил человека", но удалился в смущении.

V.

Дурных привычек действительно завелось у нашего друга не мало, особенно в самое последнее время. Он видимо и быстро опустился, и это правда, что он стал неряшлив. Пил больше, стал слезливее и слабее нервами; стал уж слишком чуток к изящному. Лицо его получило странную способность изменяться необыкновенно быстро, с самого, например, торжественного выражения на самое смешное и даже глупое. Не выносил одиночества и беспрерывно жаждал, чтоб его поскорее развлекли. Надо было непременно рассказать ему какую-нибудь сплетню, городской анекдот и при том ежедневно новое. Если же долго никто не приходил, то он тоскливо бродил по комнатам, подходил к окну, в задумчивости жевал губами, вздыхал глубоко, а под конец чуть не хныкал. Он всё что-то предчувствовал, боялся чего-то, неожиданного, неминуемого; стал пуглив; стал большое внимание обращать на сны.


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134 

Скачать полный текст (1328 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.