Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Братья Карамазовы (Федор Достоевский)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145  146  147  148  149  150  151  152  153  154  155  156  157  158  159  160  161  162  163  164  165  166  167  168  169  170  171  172  173  174  175  176  177  178  179 


- Чего тебе грустно? Я вижу, тебе грустно... Нет, уж я вижу, - прибавила она, зорко вглядываясь в его глаза. - Хоть ты там и целуешься с мужиками и кричишь, а я что-то вижу. Нет, ты веселись, я весела и ты веселись... Я кого-то здесь люблю, угадай кого?.. Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел сердечный.

Она говорила про Калганова: тот действительно охмелел и заснул на мгновение, сидя на диване. И не от одного хмеля заснул, ему стало вдруг отчего-то грустно или, как он говорил, "скучно". Сильно обескуражили его под конец и песни девок, начинавшие переходить, постепенно с попойкой, в нечто слишком уже скоромное и разнузданное. Да и пляски их тоже: две девки переоделись в медведей, а Степанида, бойкая девка с палкой в руке, представляя вожака, стала их "показывать". "Веселей, Марья, - кричала она, - не то палкой!" Медведи наконец повалились на пол как-то совсем уж неприлично, при громком хохоте набравшейся, не в прорез, всякой публики баб и мужиков. - "Ну и пусть их, ну и пусть их, - говорила сентенциозно Грушенька с блаженным видом в лице, - кой-то денек выйдет им повеселиться, так и не радоваться людям?" Калганов же смотрел так, как будто чем запачкался: - "Свинство это все, эта вся народность", - заметил он, отходя, - "это у них весенние игры, когда они солнце берегут во всю летнюю ночь". Но особенно не понравилась ему одна "новая" песенка с бойким плясовым напевом, пропетая о том, как ехал барин и девушек пытал:

Барин девушек пытал,

Девки любят али нет? Но девкам показалось, что нельзя любить барина:

Барин будет больно бить,

А я его не любить. Ехал потом цыган (произносилось цыган) и этот тоже,

Цыган девушек пытал,

Девки любят али нет? Но и цыгана нельзя любить,

Цыган будет воровать,

А я буду горевать. И много проехало так людей, которые пытали девушек, даже солдат:

Солдат девушек пытал,

Девки любят али нет? Но солдата с презрением отвергли:

Солдат будет ранец несть,

А я за ним ... Тут следовал самый нецензурный стишок, пропетый совершенно откровенно и произведший фурор в слушавшей публике. Кончилось наконец дело на купце:

Купчик девушек пытал,

Девки любят али нет? И оказалось, что очень любят, потому дескать что

Купчик будет торговать,

А я буду царевать. Калганов даже озлился:

- Это совсем вчерашняя песня, - заметил он вслух, - и кто это им сочиняет! Не достает, чтобы железнодорожник аль жид проехали и девушек пытали: эти всех бы победили. И, почти обидевшись, он тут же и объявил, что ему скучно, сел на диван и вдруг задремал. Хорошенькое личико его несколько побледнело и откинулось на подушку дивана.

- Посмотри, какой он хорошенький, - говорила Грушенька, подводя к нему Митю, - я ему давеча головку расчесывала; волоски точно лен и густые...

И, нагнувшись над ним в умилении, она поцеловала его лоб. Калганов в один миг открыл глаза, взглянул на нее, привстал и с самым озабоченным видом спросил: где Максимов?

- Вот ему кого надо, - засмеялась Грушенька; - да посиди со мной минутку. Митя, сбегай за его Максимовым.

Оказалось, что Максимов уж и не отходил от девок, изредка только отбегал налить себе ликерчику, шоколату же выпил две чашки. Личико его раскраснелось, а нос побагровел, глаза стали влажные, сладостные. Он подбежал и объявил, что сейчас "под один мотивчик" хочет протанцовать танец саботьеру.

- Меня ведь маленького всем этим благовоспитанным светским танцам обучали-с...

- Ну ступай, ступай с ним, Митя, а я отсюда посмотрю, как он там танцовать будет.

- Нет, и я, и я пойду смотреть, - воскликнул Калганов, самым наивным образом отвергая предложение Грушеньки посидеть с ним. И все направились смотреть. Максимов действительно свой танец протанцовал, но кроме Мити почти ни в ком не произвел особенного восхищения. Весь танец состоял в каких-то подпрыгиваниях с вывертыванием в стороны ног, подошвами кверху, и с каждым прыжком Максимов ударял ладонью по подошве. Калганову совсем не понравилось, а Митя даже облобызал танцора.

- Ну, спасибо, устал может, что глядишь сюда: конфетку хочешь, а? Цыгарочку может хочешь?

- Папиросочку-с.

- Выпить не хочешь ли?

- Я тут ликерцу-с... А шоколатных конфеточек у вас нет-с?

- Да вот на столе целый воз, выбирай любую, голубиная ты душа!

- Нет с, я такую-с, чтобы с ванилью... для старичков-с... Хи-хи!

- Нет, брат, таких особенных нет.

- Послушайте! - нагнулся вдруг старичек к самому уху Мити, - эта вот девочка-с, Марьюшка-с, хи-хи, как бы мне, если бы можно, с нею познакомиться, по доброте вашей...

- Ишь ты чего захотел! Нет, брат, врешь.

- Я никому ведь зла не делаю-с, - уныло прошептал Максимов.

- Ну, хорошо, хорошо. Здесь, брат, только поют и пляшут, а впрочем, чорт! Подожди... Кушай пока, ешь, пей, веселись. Денег не надо ли?

- Потом бы разве-с, - улыбнулся Максимов.

- Хорошо, хорошо...

Голова горела у Мити. Он вышел в сени на деревянную верхнюю галлерейку, обходившую изнутри, со двора часть всего строения. Свежий воздух оживил его. Он стоял один, в темноте, в углу, и вдруг схватил себя обеими руками за голову. Разбросанные мысли его вдруг соединились, ощущения слились воедино, и все дало свет. Страшный, ужасный свет! "Вот если застрелиться, так когда же как не теперь?" - пронеслось в уме его. "Сходить за пистолетом, принести его сюда и вот в этом самом, грязном и темном углу и покончить". Почти с минуту он стоял в нерешимости. Давеча, как летел сюда, сзади него стоял позор, совершенное, содеянное уже им воровство и эта кровь, кровь!.. Но тогда было легче, о, легче! Ведь уж все тогда было покончено: ее он потерял, уступил, она погибла для него, исчезла, - о, приговор тогда был легче ему, по крайней мере казался неминуемым, необходимым, ибо для чего же было оставаться на свете? А теперь? Теперь разве то, что тогда? Теперь с одним по крайней мере привидением, страшилищем, покончено: этот ее "прежний", ее бесспорный, фатальный человек этот исчез, не оставив следа. Страшное привидение обратилось вдруг во что-то такое маленькое, такое комическое; его снесли руками в спальню и заперли на ключ. Оно никогда не воротится. Ей стыдно, и из глаз ее он уже видит теперь ясно, кого она любит. Ну, вот теперь бы только и жить и... и нельзя жить, нельзя, о, проклятие! "Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чашу мимо меня! Ведь делал же ты чудеса, господи, для таких же грешников как и я! Ну что, ну что если старик жив? О, тогда срам остального позора я уничтожу, я ворочу украденные деньги, я отдам их, достану из-под земли... Следов позора не останется, кроме как в сердце моем навеки! Но нет, нет, о, невозможные малодушные мечты! о, проклятие!"

Но все же как бы луч какой-то светлой надежды блеснул ему во тьме. Он сорвался с места и бросился в комнаты - к ней, к ней опять, к царице его навеки! "Да неужели один час, одна минута ее любви не стоят всей остальной жизни, хотя бы и в муках позора?" Этот дикий вопрос захватил его сердце. "К ней, к ней одной, ее видеть, слушать и ни о чем не думать, обо всем забыть, хотя бы только на эту ночь, на час, на мгновение!" Пред самым входом в сени, еще на галлерейке, он столкнулся с хозяином Трифоном Борисычем. Тот что-то показался ему мрачным и озабоченным и, кажется, шел его разыскивать.

- Что ты, Борисыч, не меня ли искал?

- Нет-с, не вас, - как бы опешил вдруг хозяин, - зачем мне вас разыскивать? А вы... где были-с?

- Что ты такой скучный? не сердишься ли? погоди, скоро спать пойдешь... Который час-то?

- Да уж три часа будет. Надо быть даже четвертый.

- Кончим, кончим.

- Помилуйте, ничего-с. Даже сколько угодно-с...

"Что с ним?" мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не было. В голубой комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы - она была там. Она сидела в углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.

- Митя, Митя, я ведь любила его! - начала она ему шепотом, - так любила его, все пять лет, все, все это время! Его ли любила, али только злобу мою? Нет, его! ох, его! Я ведь лгу, что любила только злобу мою, а не его! Митя, ведь я была всего семнадцати лет тогда, он тогда был такой со мной ласковый, такой развеселый, мне песни пел... Или уж показался тогда таким дуре мне, девчонке... А теперь, господи, да это не тот, совсем и не он. Да и лицом не он, не он вовсе. Я и с лица его не узнала. Ехала я сюда с Тимофеем и все-то думала, всю дорогу думала: "как встречу его, что-то скажу, как глядеть-то мы друг на друга будем?.." Вся душа замирала, и вот он меня тут точно из шайки помоями окатил. Точно учитель говорит: все такое ученое, важное, встретил так важно, так я и стала втупик. Слова некуда ввернуть. Я сначала думала, что он этого своего длинного поляка-то стыдится. Сижу, смотрю на них и думаю: почему это я так ничего с ним говорить теперь не умею? Знаешь, это его жена испортила, вот на которой он бросил меня тогда да женился... Это она его там переделала. Митя, стыд-то какой! Ох, стыдно мне, Митя, стыдно, ох, за всю жизнь мою стыдно! Прокляты, прокляты пусть будут эти пять лет, прокляты! - И она опять залилась слезами, но Митину руку не выпускала, крепко держалась за нее.

- Митя, голубчик, постой, не уходи, я тебе одно словечко хочу сказать, - прошептала она и вдруг подняла к нему лицо. - Слушай, скажи ты мне, кого я люблю? Я здесь одного человека люблю. Который это человек? вот что скажи ты мне. - На распухшем от слез лице ее засветилась улыбка, глаза сияли в полутьме. - Вошел давеча один сокол, так сердце и упало во мне. "Дура ты, вот ведь кого ты любишь", - так сразу и шепнуло сердце. Вошел ты и все осветил. Да чего он боится? - думаю. А ведь ты забоялся, совсем забоялся, говорить не умел. Не их же, думаю, он боится, - разве ты кого испугаться можешь? Это меня он боится, думаю, только меня. Так ведь рассказала же тебе, дурачку, Феня, как я Алеше в окно прокричала, что любила часочек Митеньку, а теперь еду любить... другого. Митя, Митя, как это я могла, дура, подумать, что люблю другого после тебя! Прощаешь, Митя? Прощаешь меня или нет? Любишь? Любишь?


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145  146  147  148  149  150  151  152  153  154  155  156  157  158  159  160  161  162  163  164  165  166  167  168  169  170  171  172  173  174  175  176  177  178  179 

Скачать полный текст (1765 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.