 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
- Напротив, вы все это так прекрасно выразили, Дмитрий Федорович, - важно и одобрительно согласился Николай Парфенович.
- А мелочи, господа, все эти крючкотворные мелочи прочь,- восторженно воскликнул Митя, - а то это просто выйдет чорт знает что, ведь не правда ли?
- Вполне последую вашим благоразумным советам. - ввязался вдруг прокурор, обращаясь к Мите, - но от вопроса моего однако не откажусь. Нам слишком существенно необходимо узнать, для чего именно вам понадобилась такая сумма, то есть именно в три тысячи?
- Для чего понадобилась? Ну, для того, для сего... ну, долг отдать.
- Кому именно?
- Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите, не потому чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что все это плевое дело и совершенные пустяки, а - потому не скажу, что тут принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь. Вот мой принцип. Ваш вопрос до дела не относится, а все, что до дела не относится, есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому - не скажу.
- Позвольте нам записать это, - сказал прокурор.
- Сделайте одолжение. Так и записывайте: что не скажу и не скажу. Пишите, господа, что считаю даже бесчестным это сказать. Эк у вас времени-то много записывать!
- Позвольте вас, милостивый государь, предупредить и еще раз вам напомнить, если вы только не знали того,- с особенным и весьма строгим внушением проговорил прокурор, - что вы имеете полное право не отвечать на предлагаемые вам теперь вопросы, а мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у вас ответы, если вы сами уклоняетесь отвечать по той или другой причине. Это дело личного соображения вашего. Но наше дело состоит опять-таки в том, чтобы вам в подобном теперешнему случае представить на вид и разъяснить всю ту степень вреда, который вы сами же себе производите, отказываясь дать то или другое показание. Затем прошу продолжать.
- Господа, я ведь не сержусь... я...-забормотал было Митя, несколько сконфуженный внушением, - вот-с видите, господа, этот самый Самсонов, к которому я тогда пошел...
Мы конечно не станем приводить рассказ его в подробности о том. что уже известно читателю. Рассказчик нетерпеливо хотел рассказать все до малейшей черточки и в то же время чтобы вышло поскорей. Но по мере показаний их записывали, а стало быть необходимо его останавливали. Дмитрий Федорович осуждал это, но подчинялся, сердился, но пока еще добродушно. Правда, вскрикивал иногда: "господа, это самого господа бога взбесит" или: "господа, знаете ли вы, что вы только напрасно меня раздражаете но все еще, восклицая это, своего дружески экспансивного настроения пока не изменял. Таким образом он рассказал, как "надул" его третьего дня Самсонов. (Он уже догадывался теперь вполне, что его тогда надули.) Продажа часов за шесть рублей, чтобы добыть на дорогу денег, совсем еще неизвестная следователю и прокурору, возбудила тотчас же все чрезвычайное их внимание и уже к безмерному негодованию Мити: нашли нужным факт этот в подробности записать, в виду вторичного подтверждения того обстоятельства, что у него и накануне не было уже ни гроша почти денег. Мало-по-малу Митя начал становиться угрюмым. Затем, описав путешествие к Лягавому и проведенную в угарной избе ночь и проч., довел свой рассказ и до возвращения в город и тут начал сам, без особенной уже просьбы, подробно описывать ревнивые муки свои с Грушенькой. Его слушали молча и внимательно, особенно вникли в то обстоятельство, что у него давно уже завелся наблюдательный пункт за Грушенькой у Федора Павловича "на задах" в доме Марьи Кондратьевны, и о том, что ему сведения переносил Смердяков: это очень отметили и записали. О ревности своей говорил он горячо и обширно и хоть и внутренно стыдясь того, что выставляет свои интимнейшие чувства так-сказать на "всеобщий позор", но видимо пересиливал стыд, чтобы быть правдивым. Безучастная строгость устремленных пристально на него, во время рассказа, взглядов следователя и особенно прокурора, смутили его наконец довольно сильно: "Этот мальчик Николай Парфенович, с которым я еще всего только несколько дней тому говорил глупости про женщин, и этот больной прокурор не стоят того, чтоб я им это рассказывал", грустно мелькнуло у него в уме, "позор!" "Терпи, смиряйся и молчи", заключил он свою думу стихом, но опять-таки скрепился вновь, чтобы продолжать далее. Перейдя к рассказу о Хохлаковой, даже вновь развеселился и даже хотел было рассказать об этой барыньке особый недавний анекдотик, не подходящий к делу, но следователь остановил его и вежливо предложил перейти "к более существенному". Наконец, описав свое отчаяние и рассказав о той минуте, когда, выйдя от Хохлаковой, он даже подумал "скорей зарезать кого-нибудь, а достать три тысячи", его вновь остановили и о том, что "зарезать хотел" записали. Митя безмолвно дал записать. Наконец дело дошло до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у старика до полуночи: "Если я тогда не убил, господа, эту Феню, то потому только, что мне было некогда", вырвалось вдруг у него в этом месте рассказа. И это тщательно записали. Митя мрачно подождал и стал было повествовать о том, как он побежал к отцу в сад, как вдруг его остановил следователь и, раскрыв свой большой портфель, лежавший подле него на диване, вынул из него медный пестик.
- Знаком вам этот предмет?-показал он его Мите.
- Ах да! - мрачно усмехнулся он,- как не знаком! Дайте-ка посмотреть... А чорт, не надо!
- Вы о нем упомянуть забыли, - заметил следователь.
- А чорт! Не скрыл бы от вас, небось без него бы не обошлось, как вы думаете? Из памяти только вылетело.
- Благоволите же рассказать обстоятельно, как вы им вооружились.
- Извольте, благоволю, господа.
И Митя рассказал, как он взял пестик и побежал.
- Но какую же цель имели вы в предмете, вооружаясь таким орудием?
- Какую цель? Никакой цели! захватил и побежал.
- Зачем же, если без цели?
В Мите кипела досада. Он пристально посмотрел на "мальчика" и мрачно и злобно усмехнулся. Дело в том, что ему все стыднее и стыднее становилось за то, что он сейчас так искренно и с такими излияниями рассказал "таким людям" историю своей ревности.
- Наплевать на пестик!-вырвалось вдруг у него.
- Однако же-с.
- Ну, от собак схватил. Ну, темнота... Ну, на всякий случай.
- А прежде вы тоже брали, выходя ночью со двора, какое-нибудь оружие, если боялись так темноты?
- Э, чорт, тьфу! Господа, с вами буквально нельзя говорить! - вскрикнул Митя в последней степени раздражения и, обернувшись к писарю, весь покраснев от злобы, с какою-то исступленною ноткой в голосе быстро проговорил ему:
- Запиши сейчас... сейчас... "что схватил с собой пестик, чтобы бежать убить отца моего... Федора Павловича... ударом по голове!" Ну, довольны ли вы теперь, господа? Отвели душу? -проговорил он, уставясь с вызовом на следователя и прокурора.
- Мы слишком понимаем, что подобное показание вы дали сейчас в раздражении на нас и в досаде на вопросы, которые мы вам представляем, которые вы считаете мелочными и которые в сущности весьма существенны, - сухо проговорил ему в ответ прокурор.
- Да помилуйте же, господа! Ну. взял пестик... Ну, для чего берут в таких случаях что-нибудь в руку? Я не знаю для чего. Схватил и побежал. Вот и все. Стыдно, господа, passons, а то, клянусь, я перестану рассказывать!
Он облокотился на стол и подпер рукой голову. Он сидел к ним боком и смотрел в стену, пересиливая в себе дурное чувство. В самом деле ему ужасно как хотелось встать и объявить, что более не скажет ни слова, "хоть ведите на смертную казнь".
- Видите, господа, - проговорил он вдруг, с трудом пересиливая себя, - видите. Слушаю я вас и мне мерещится... я, видите, вижу иногда во сне один сон... один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь, или за шкап, прячусь унизительно, а главное что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться... Вот это и вы теперь делаете! На то похоже!
- Это вы такие видите сны? - осведомился прокурор.
- Да, такие вижу сны... А вы уж не хотите ли записать? - криво усмехнулся Митя.
- Нет-с, не записать, но все же любопытные у вас сны.
- Теперь уж не сон! Реализм, господа, реализм действительной жизни! Я волк, а вы охотники, ну и травите волка.
- Вы напрасно взяли такое сравнение... - начал было чрезвычайно мягко Николай Парфенович.
- Не напрасно, господа, не напрасно! - вскипел опять Митя, хотя и видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть с каждым словом: - Вы можете не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам души (смело это кричу!) - нет! этому вам нельзя не верить... права даже не имеете... - но -
молчи сердце,
Терпи, смиряйся и молчи! Ну, что же, продолжать? - мрачно оборвал он.
- Как же, сделайте одолжение, - ответил Николай Парфенович.
V. ТРЕТЬЕ МЫТАРСТВО.
Митя хоть и заговорил сурово, но видимо еще более стал стараться не забыть и не упустить ни одной черточки из передаваемого. Он рассказал, как он перескочил через забор в сад отца, как шел до окна и обо всем наконец, что было под окном. Ясно, точно, как бы отчеканивая, передал он о чувствах, волновавших его в те мгновения в саду, когда ему так ужасно хотелось узнать: у отца ли Грушенька или нет? Но странно это: и прокурор и следователь слушали на этот раз как-то ужасно сдержанно, смотрели сухо, вопросов делали гораздо меньше. Митя ничего не мог заключить по их лицам. "Рассердились и обиделись, - подумал он, - ну и черт!" Когда же рассказал, как он решился наконец дать отцу знак, что пришла Грушенька и чтобы тот отворил окно, то прокурор и следователь совсем не обратили внимания на слово "знак", как бы не поняв вовсе, какое значение имеет тут это слово, так что Митя это даже заметил. Дойдя наконец до того мгновения, когда, увидев высунувшегося из окна отца, он вскипел ненавистью и выхватил из кармана пестик, он вдруг как бы нарочно остановился. Он сидел и глядел в стену и знал, что те так и впились в него глазами.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Скачать полный текст (1765 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|