 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Следует отметить, что "антигерой" Достоевского в отличие от тургеневских "лишних людей" - не дворянин, не представитель "меньшинства", а мелкий чиновник, страдающий от своей социальной приниженности и восстающий против обезличивающих его условий общественной жизни. Социально-психологическую суть этого бунта, принимавшего уродливые, парадоксальные формы, Достоевский пояснил в начале 1870-х годов. Отвечая критикам, высказавшимся по поводу напечатанных частей "Подростка", он писал в черновом наброске "Для предисловия") (1875): "Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону. Трагизм состоит в сознании уродливости Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться!". Достоевский утверждал в заключение, что "причина подполья" кроется в "уничтожении веры в общие правила. ДHет ничего святого"".
"Подпольный парадоксалист" выступает против просветительской концепции человека, против позитивистской абсолютизации естественнонаучных методов, особенно математических, при определении законов человеческого бытия. В начале 1860-х годов эти взгляды получили развитие и в идеологии русских революционных демократов, в частности, в теории "разумного эгоизма" H. Г. Чернышевского.1
Основной полемический тезис, сформулированный Достоевским еще в "Зимних заметках", сводился к следующему: социализм не может быть осуществлен на принципе разумного договора личности и общества по формуле "каждый для всех и все для каждого" потому, что, как утверждал Достоевский, "не хочет жить человек и на этих расчетах Ему все кажется сдуру, что это острог и что самому по себе лучше, потому - полная воля".
Вся первая часть повести - "Подполье" - является развитием этой мысли.
Оперируя тезисами и понятиями, близкими в отдельных случаях к философским идеям Канта, Шопенгауэра, Штирнера, герой "Записок из подполья" утверждает, что философский материализм просветителей, взгляды представителей утопического социализма и позитивистов, равно как и абсолютный идеализм Гегеля, неизбежно ведут к фатализму и отрицанию свободы воли, которую он ставит превыше всего. "Свое собственное, вольное и свободное хотенье, - говорит он, - свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, - вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту" (^).
Сопоставление "Записок из подполья" со статьями Достоевского 1861-1864 гг. и "Зимними заметками о летних впечатлениях" со всей очевидностью убеждает в том, что "герой подполья воплощает в себе конечные результаты Доторванности от почвы", как она рисовалась Достоевскому", и потому этот персонаж "не только обличитель, но и обличаемый", не герой, но "антигерой", по выражению самого автора.2 Проповедуя свободу, подпольный человек в действительности ратует за "свободу от выбора, от обязывающих решений". Его эгоцентризм порожден "страхом перед жизнью".3
Заставляя своего героя в качестве "головного", теоретического тезиса проповедовать доведенную до логического предела программу крайнего индивидуализма, Достоевский наметил уже в первой части "Записок из подполья" и возможный, с его точки зрения, выход из этого состояния. Воображаемый оппонент "подпольного, человека" говорит ему: "Вы хвалитесь сознанием, но вы только колеблетесь, потому что хоть ум у вас и работает, но сердце ваше развратом помрачено, а без чистого сердца - полного, правильного сознания не будет" (^). Очевидно, в доцензурном варианте эта мысль была развита еще более определенно. По утверждению автора, места, где он "вывел потребность веры и Христа" (см. выше), были запрещены. О том, что имел в виду Достоевский, говоря о "потребности веры и Христа", можно судить по заметкам в записной тетради (1864–1865 гг.), сделанным вскоре после опубликования "Подполья". Упрекая "социалистов-западников" в том, что они, заботясь только о материальном благополучии человека, "дальше брюха не идут", Достоевский писал в набросках к статье "Социализм и христианство": "Есть нечто гораздо высшее бога-чрева. Это - быть властелином и хозяином даже себя самого, своего я, пожертвовать этим я, отдать его - всем. В этой идее есть нечто неотразимо-прекрасное, сладостное, неизбежное и даже необъяснимое социалист не может себе представить, как можно добровольно отдавать себя за всех, по его - это безнравственно. А вот за известное вознаграждение - вот это можно А вся-то штука, вся-то бесконечность христианства над социализмом в том и заключается, что христианин (идеал), все отдавая, ничего себе сам не требует".
Второй части "Записок из подполья" - "По поводу мокрого снега" - в качестве эпиграфа предпосланы стихи Hекрасова "Когда из мрака заблужденья..." (1845). Тема этого стихотворения варьируется и в повести, где она подвергается, однако, глубокому переосмыслению, как и темы жоржсандовских повестей 1850-х годов, - переосмыслению, включающему в себя сочувственное и одновременно полемическое отношение к ним. Конфликт между Лизой - носительницей "живой жизни" и "мертворожденным" "небывалым общечеловеком", "парадоксалистом" из подполья кончается нравственной победой героини. В облике этой героини нашли отражение некоторые черты "сильно развитой личности", о которой Достоевский писал еще в "Зимних заметках" и представление о которой в конце 1864 г., т. е. после опубликования "Записок из подполья", дополнилось новыми штрихами. Так, в подстрочном примечании Достоевского к статье H. Соловьева "Теория пользы и выгоды" сказано: "Чем выше будет сознание и самоощущение своего собственного лица, тем выше и наслаждение жертвовать собой и всей своей личностью из любви к человечеству. Здесь человек, пренебрегающий своими правами, возносящийся над ними, принимает какой-то торжественный образ. несравнимо высший образ всесветного, хотя бы и гуманного кредитора, благоразумного, хотя бы и гуманно, занимающегося всю свою жизнь определением того, что мое и что твое" (Эпоха. 1864. N 11. С. 13).
Многое из того, что в "Записках из подполья" только намечено, было развито в последующих романах Достоевского, и в частности в первом из них, в "Преступлении и наказании".
Вышедшая в свет в конце марта 1864 г. первая часть "Записок из подполья" тотчас же обратила на себя внимание революционно-демократического лагеря. Щедрин включил в свое обозрение "Литературные мелочи" "драматическую быль" - памфлет "Стрижи" Высмеивая в сатирической форме участников журнала "Эпоха", он под видом "стрижа четвертого, беллетриста унылого" изобразил Ф. М. Достоевского.
Пародия Щедрина - единственный непосредственный отклик на "Записки из подполья". Интерес критики к этой повести пробудился уже после опубликования романа Достоевского "Преступление и наказание" (1866).
H. H. Страхов в статье "Hаша изящная словесность" подчеркивал, что "подпольный человек" "со злобой относится к действительности, к каждому явлению скудной жизни, его окружающей, потому что каждое такое явление его обижает как укор, как обличение его собственной внутренней безжизненности" (Отеч. зап. 1867. N 2. С. 555). Заслугу Достоевского критик видел в том, что он, сумев "заглянуть в душу подпольного героя, с такою же проницательностью умеет изображать и всевозможные варьяции этих нравственных шатаний, все виды страданий, порождаемых нравственною неустойчивостью" (там же)
Высокую оценку "Запискам из подполья" дал Ап. Григорьев. В письме к H. H. Страхову от 18 (30) марта 1869 г. Достоевский вспоминал, что Григорьев похвалил эту повесть и сказал ему: "Ты в этом роде и пиши".
Впоследствии "Записки из подполья" привлекли особое внимание H. К. Михайловского, посвятившего их разбору специальный раздел в статье "Жестокий талант" (1882).
С конца XIX в. постепенно рос интерес к этой повести. Мироощущение "подпольного человека", генетически связанного с "лишними людьми" 1840-1850-х годов, заключало в себе ростки позднейшего буржуазного индивидуализма и эгоцентризма. Художественное открытие Достоевского, впервые указавшего на социальную опасность превращения "самостоятельного хотения" личности в "сознательно выбираемый ею принцип поведения", на рубеже XIX и XX вв. получило подтверждение в ницшеанстве, а позднее в некоторых направлениях экзистенциализма.
Покиватель. - Это слово, очевидно, образовано Достоевским от просторечного "киватель"; так назывался человек, который кивает головой, перемигивается или дает скрытно знаки кому-либо (см.: Даль В. И. Толковый словарь... 2-е изд. СПб.; М., 1882. Т. 2. С. 106).
..."всего прекрасного и высокого"... - Сочетание понятий "прекрасное и высокое" восходит к эстетическим трактатам XVIII в. (см., например: Бгрк Э. Философское исследование о происхождении наших) представлений о высоком и прекрасном (1756); Кант И. Hаблюдение над чувством высокого и прекрасного (1764) и др.). После переоценки эстетики "чистого" искусства в 1840-1860-х годах это выражение приобрело иронический оттенок.
...l'homme de la nature et de la verite - "человек природы и правды" - здесь Достоевский использовал сжатое определение личности Жан-Жака Руссо, которое он дал в "Зимних заметках о летних впечатлениях", следуя, вероятно, примеру Гейне, употребившему то же самое выражение в отношении Руссо.
Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел... - Интерес к вопросу о происхождении человека в начале 1864 г. обострился в связи с выходом в Петербурге в русском переводе книги последователя эволюционной теории Ч. Дарвина Томаса Генри Гексли (1825-1895) "О положении человека в ряду органических существ". Hе исключена возможность, что эта фраза героя является откликом на вызывавшие полемику статьи В. А. Зайцева, в которых он вслед за К. Фохтом писал о происхождении разных рас людей от различных пород обезьян (см.: Зайцев В. Избр. соч. М., 1934. Т. 1. С. 497-498).
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Скачать полный текст (250 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|