Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

На ножах (Николай Лесков)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145  146  147  148  149  150  151  152  153  154  155  156  157  158  159  160  161  162  163  164  165 


- А кстати о цветах! - проговорил он и, оглянувшись, добавил полушепотом, - знаешь, какая преуморительная вещь: я, умываясь, разболтался с твоей маленькой камер-фрау.

- С Малашей?

- Да, и она мне рассказала все свои платья.

- Да, я знаю, она большая кокетка.

- Что же, ведь это ничего: то есть я хочу сказать, что когда кокетство не выходит из границ, так это ничего. Я потому на этом и остановился, что предел не нарушен: знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет - букет девичьей старого господского дома. Я должен тебе сознаться, я очень люблю эти старые патриархальные черты господской дворни... "зеленого, говорит, только нет у нее". Я ей сегодня подарю зеленое платье - ты позволишь?

- Сделай милость.

- Да, а то она и в виду его не имеет: "у барышни, говорит, есть одно крепоновое зеленое".

- Я и того никогда не ношу.

- Отчего же не носишь? Тебе зеленый цвет должен быть очень к лицу.

- Так не ношу.

- Почему же так? - шутил Иосаф Платонович. - Какая же ты странная с этими своими "таками". Никого не любит - "так", печенку кладет Подозерову - "так", зеленое платье сошьет и не носит - "так". А знаешь, нет действия без причины?

- Ах, Боже мой! еще и на это будто нужна причина? После этого я могу думать, что и ты имеешь особую причину допрашивать меня о зеленом платье?

- Конечно, конечно, есть и на это причина. Без причины ничего не делается.

- Ну, так мне мое зеленое платье не нравится.

- Ну, вот и причина! А вели мне его показать; пожалуйста.

- Вот фантазия!

- Ну, фантазия, - потешь мою фантазию. Ты так хороша, так безукоризненно хороша, все, что тобою сделано, все, что принадлежит тебе, так изящно, что я даже горжусь, принадлежа тебе в качестве брата. Малаша! - обратился он к девочке, проходившей в эту минуту чрез комнату, - принесите мне сюда барышнино зеленое платье. -

- Ну, что за вздор, Joseph! - прошептала Лара.

- Ну, я тебя прошу.

- Принеси, - сказала Лариса остановившейся и ожидавшей ее приказания девочке.

Через минуту та явилась, высоко держа у себя над головой лиф, а через левую ее руку спускались целые волны легкого густо-зеленого крепона.

Висленев встал, взял платье, вывернул юбку и, притворно полюбовавшись свежими фестонами и уборками из той же материи, повторил несколько раз:

"Прекрасное платье!" и отдал его назад.

Это опять было не то платье, которое ему было нужно.

- Я ужасно люблю со вкусом сделанные дамские наряды! - заговорил он с сестрой. - В этом, как ты хочешь, сказывается вся женщина; и в этом, должно правду сказать, наш век сделал большие шаги вперед. Еще я помню, когда каждая наша барышня и барыня в своих манерах и в туалете старались как можно более походить на une dame de comptoir {Продавщицу (фр.).}, а теперь наши женщины поражают вкусом; это значит вкус получает гражданство в России.

- В таком случае ты много у себя отнимаешь, не желая поторопиться видеть Бодростину.

- А что?

- Уж эта женщина, конечно, вся вкус, изящество и прелесть.

- Будто она нынче так хороша!

- А будто она когда-нибудь была нехороша?

- Ну, Бог с ней: сколько бы она ни была прелестна, я ее видеть не хочу.

- За что это? позволь тебя спросить, Joseph.

- У нас есть старые счеты.

- Но все равно, - отвечала, подумав минуту, Лариса. - Тебе видеться с ней ведь неизбежно, потому что, если она еще неделю не переедет в деревню, то, верно, сама ко мне заедет, а Михаиле Андреевич такой нецеремонливый, что, может, даже и нарочно завернет к нам. Тогда, встретясь с ним здесь или у Синтяниных, ты должен будешь отдать визит, и в барышах будет только то, что старик выйдет любезнее тебя.

- Ну, хорошо... не сегодня же ведь непременно?

- Конечно, можно и не сегодня.

- А что же, наша генеральша дома?

- Да; несколько минут тому назад была дома: мы с ней чрез окно прощались.

- Как, прощались?

- Она уехала к себе на хутор.

- Чего и зачем?

- Зачем? хозяйничать. Она полжизни там проводит и летом, и зимой.

- Что ж это за хутор? Дребедень какая-нибудь?

- Да; он не велик, но Alexandrine распоряжается им с толком в получает от него доходы.

- Вот видишь, а ты вчера говорила, что они бедны. И что же там дом есть у нее?

- Каютка в две крошечные комнатки: столовая и спальня ее с девочкой.

- С какою девочкой?

- А с падчерицей, с Верой, с дочерью покойной Флоры.

- Ах, помню, помню: это, кажется, уродец какой-то, идиотка, если я не ошибаюсь?

- Она глухонемая, но вовсе не урод и уж совсем не идиотка.

- Что же это мне что-то помнится, как будто что-то такое странное говорили про это дитя?

- Не знаю, что ты слышал: Вера очень милая девочка, но слабого здоровья.

- Нет; именно я помню, что... ее считали, как это говорят, испорченною, что ли?

- Какой вздор! Она очень нервна и у нее бывает что-то вроде ясновидения.

- Вот страсти!

- Никаких страстей, она прекрасное дитя, и ее волнения бывают с ней не часто, но вчера она чем-то разгорячилась и плакала до обморока, и потому Alexandrine сегодня увезла ее на хутор... Это всегда помогает Вере: она не любит быть с отцом...

- А мачеху любит?

- О, бесконечно! она предчувствует малейшую ее неприятность, малейшее ее нездоровье и... вообще она ее тень или больше: они две живут одною жизнию.

- Александра Ивановна добра к ней?

- Стоит ли об этом спрашивать? К кому же Alexandrine не добра?

- Ко мне.

- Оставь, Joseph, я этого не знаю.

- Ну, Бог с тобой!.. А как же это?.. - заговорил он, не зная что спросить. - Да!.. Зачем же они поехали в такую пору?

- А что?

- Да вон дождь-то так и висит.

- Ну, что же за беда, это ведь недалеко, и у них резвая лошадь.

- Да, впрочем, в крытом экипаже ничего.

- Они поехали не в крытом экипаже.

- А в чем они поехали?

- В сером платье-с, - отвечала, подавая новый стакан чаю, девочка Малаша.

- Ты можешь отвечать, когда тебя спрашивают, - остановила ее Лариса и сама добавила брату, - они поехали, как всегда ездят: в тюльбюри.

- Вдвоем, без кучера?

- Они всегда вдвоем ездят туда, без кучера, живут там без прислуги.

- Совсем без прислуги?

- Работница им делает, что нужно.

- Вот чем покончила Александра Ивановна: пустынножительством!

- Ей, кажется, еще далеко до конца. А впрочем, я еще скажу: я не люблю судить о ней ни вправо, ни налево.

- Да не судить, а рассуждать... И ты там у нее бываешь на хуторе?

- И я, и тетушка, и дядя, и отец Евангел, и Подозеров: все мы бываем.

- Что ж, хорошо там у нее?

- Н... н... ничего особенного: садик, прудок, мельница, осиновый лесок, ореховый кустарник, много скота, да небольшое поле островком, вот и все.

- Как же это поле "островком" ты сказала?

- То есть вокруг, в одной меже, это здесь называют "островком".

- Да-да; а я думал, что это в самом деле какой-нибудь остров Калипсо.

- Мы все шутя называем этот хутор "островом".

- Любви?

- Нет: "забвения".

- Кто ж это дал ему такую романическую кличку? Конечно, Александра Ивановна, которая нуждается в забвении?

- Нет, - отвечала, поморщась, Лара, - это название дано Верой.

- Глухонемой?

- Да.

- Как же она это сказала?

- Она написала.

- А-а! Кто же это здесь ее научил писатьг

- Alexandrine и отец Евангел.

- Что это за отец Евангел? Я уже не раз про него слышу.

- Это их приходский священник, хуторной, прекрасный человек; он Сашин и дядин друг.

- Он почему же умеет учить глухонемых?

- Он все на свете понемножку умеет, и Веру выучил читать и писать по собственной методе.

- Какое это ужасное несчастие ничего не слыхать и не иметь возможности ничего выговорить!

- Да; но ничего не видать это еще хуже. Маленькая Вера сравнивает себя со слепыми и находит, что она счастлива.

- Правда, правда, слепота гораздо хуже.

- А дядя Форов находит, что боль в боку и удушье еще хуже.

- Действительно хуже! А она, эта бедная девочка, ни звука не слышит и не произносит?

- Когда здесь, в проезд государя, были маневры, она говорит, что слышала, как дрожали стекла от пушек, но произносить... я не слыхала ни звука, а тетушка говорит, что она один раз слышала, как Вера грубо крикнула одно слово... но Бог знает, было ли это слово или просто непонятный звук...

- Что же это был за звук?

- Н... н... не знаю: это было при особом каком-то обстоятельстве, до моего приезда, я об этом не расспрашивала, а тетя говорит, что...

- Да; неприятное что-нибудь, конечно, - сказал Висленев.

- Нет, не неприятное, а страшное.

- Страшное! В каком же роде?

- Я, право, не умею рассказать. Вера такая нежная и легкая, как будто неземная, а голос вышел будто какой-то бас. Тетя говорит, что точно будто из нее совсем другой человек, сильный, сильный мужчина закричал...

- И какое же это было слово?

- Тетя уверяет, что Вера крикнула: "прочь"!

- На кого же она так крикнула?

- На отца, за мачеху. Впрочем, повторяю тебе, это тетя знает, а я не знаю.

- А знаешь что: пока мой Горданов теперь еще спит, схожу-ка я самый первый визит сделаю, тетке, Катерине Астафьевне и Филетеру Ивановичу.

- Что ж, и прекрасно.

- Право! Кто что ни говори, а они родные я хорошие люди.

- Еще бы!

- Так, до свиданья, сестра, я пойду.

Лариса молча пожала брату руку, которую тот поцеловал, взял свою шляпу и трость и вышел.

Лариса посмотрела ему вслед в окно и ушла в свою комнату.

За час или за полтора до того, как Иосаф Платонович убирался и разговаривал с сестрой у себя в доме, на перемычке пред небольшою речкой, которою замыкалась пустынная улица загородной солдатской слободы, над самым бродом остановилось довольно простое тюльбюри Синтяниной, запряженное рослою вороною лошадью. Александра Ивановна правила, держа вожжи в руках, обтянутых шведскими перчатками, а в ногах у нее, вся свернувшись в комочек и положив ей голову на колени, лежала, закрывшись пестрым шотландским пледом, Вера. Снаружи из-под пледа виднелась только одна ее маленькая, длинная и бледная ручка, на которой выше кисти была обмотана черная резиновая тесьма широкополой соломенной бержерки.


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145  146  147  148  149  150  151  152  153  154  155  156  157  158  159  160  161  162  163  164  165 

Скачать полный текст (1631 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.