Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Очерки бурсы (Николай Помяловский)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33 


- Тавля ударил, - сказал он.

Тавля лег под удары.

Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим.

Ударили Тавлю.

- Хлестко! - говорили в толпе.

- Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю!

- Кто ударил?

- Ты.

- Вали его... вали снова!..

Тавля наклонился...

- Взбутетень его!

- Взъерепень его!

- Чтоб насквозь прошло!

Трехпудовый удар упал на спину Тавли.

- Гороблагодатский, - сказал Тавля, едва переводя дух...

- Растянуть его снова!

Опять повторился сильный удар...

- Бенелявдов, - указал Тавля.

- Вали еще!..

- Что ж, братцы, эдак убить можно человека...

- Зачем мало каши ел?

- Жарь ему в становой!

Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля.

- Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите?

- Значит, любим тебя, почитаем, - сказал Гороблагодатский.

- Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют...

- А тебя вот бьют!

- Жилить?

- Вздуем!

- Морду расквашу! - сказал Гороблагодатский.

- Братцы...

- Ну! - крикнул грозно Бенелявдов.

Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал:

- Я не хочу больше играть...

- Отчего же, душа моя? - спросил Гороблагодатский.

Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух.

- Кто это? - спросил он.

Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька.

- Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите...

- Чичер!.. - провозгласил Гороблагодатский.

Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел:

- Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога?

- Пирога, - пищал Хорь...

- Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога?

- Кочена.

Снова почали и опять пропели "чичер"...

- Кок или вилки в бок?

- Кок! - отвечал истасканный Хорь.

После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря:

- Не бесчинствуй!..

- Черти эдакие! - отвечал Хорь. - Я в другой раз еще не так!

Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал:

- Так и надо, так и надо!

Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь.

- Братцы, - заговорил Семенов, опомнившись, - за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!..

Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки.

Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. "Домой бы теперь!.." Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: "Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...". В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. "Не буду больше", - прошептал он, и не было тени злобы в его душе. "Того и стою!" - прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте.

В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико...

Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, _въехали в загорбок_; слышен напев на "_Господи воззвах, глас осьмый"; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: "Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим"; слышен плач; _грегочет_ какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая "и-и-го-го-го-го!". Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы:

Сколь блаженны те народы,

Коих крепкие природы

Не знали наших мук,

Не ведали наук!

Тут в столовую заглянешь,

Щей негодных похлебаешь,

Опять в свой класс идешь,

Идешь, хоть и воешь...

А тут архангелы подскочат,

Из-за парты поволочат,

Давай раба терзать,

Лозой его стегать...

Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас...

В другом месте слышно:

На поповой-то на даче

Мужичок едет на кляче,

Хлибушку везе,

Хлибушку везе...

Мужичье к возью бежали,

Кулачьем в возье совали:

- Ще, бра', продаешь?

Ще, бра' продаешь?

Им сказали, ще овес;

Мужик вынул да потрес

На горсти своей,

На горсти своей.

Еще слышно:

А как взяли козла

Поперек живота,

Как ударили козла

О сырую мать-землю;

Его ноженьки

При дороженьки,

Голова его, язык

Под колодою лежит...

После каждого двустишия припевалось:

Ти-ли-лн-ли-ли-ли-ли

и потом повторение второго стиха.

А вот и еще отрывок:

Любимцы... Аполлона

Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне].

Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют

И Вакху дифирамб поют:

"О, как ты силен, добрый Вакх!

Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах:

Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь,

Оттуда curas [заботы] выгоняешь,

Блаженство в наши льешь сердца

И dignus domini [достойный господа] отца.

Мы любим Феба, любим муз:

Они с богами нас равняют,

Они путь к счастью прокладают,

Они дают нам лучший вкус;

Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья

Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем...

Давно б наш юный цвет увял,

Когда б ты нас не подкреплял!"

Восьмипесенная "Семинариада" составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников...

Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: "Стонет сизый голубочек", "Ночною темнотою", "Я, бедная пастушка", "Уж солнце зашло вверх, горя" и т.п., либо чисто народные песни: "Ах вы. сени", "Вниз по матушке по Волге", "Как за реченькою, как за быстрою", "Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити" и т.п.

Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия:

В восьмом часу по утрам,

Лишь лампы блеснут на стенах,

Мужик Суковатов несется,

Несется в личных сапогах...

Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали... двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая _разноголосица_: участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: "холодно, холодно!" - это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут - душу надрывают: "холодно, холодно!" - "Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?" Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут "холодно", дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего "благоденственное и мирное житие"; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: "благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!". На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута - и стоголосое "многая лета!" отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, - уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение.


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33 

Скачать полный текст (327 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.