 |
|
|
Саша повернулся на живот и лег лицом к земле. В траве кишел перед ним целый мир - былинки жили и дышали, жучки бегали, сверкали разноцветными спинками, шелестели еле слышно. Саша ближе приник к земле, почти прилег к ней ухом. Тихие шорохи доносились до него. Трава вся легонько, по-змеиному, шелестела. От движения испаряющейся влаги шуршал порою оседавший земляной комочек. Какие-то струйки тихо звенели под землею.
Лепестинья пришла погреться на солнце. Кряхтя, она опустилась на траву рядом с Сашею. Саша ласково посмотрел на нее черными вопрошающими глазами. Лепестинья захватила горсть земли сухими руками, и уже Саша знал, что сейчас Лепестинья станет любовно растирать землю и тихо забормочет:
- Земля еси и в землю отыдеши.
И Саша легонько улыбался, услышав эти знакомые, страшные кому-то, но не им обоим слова.
- Ох, Сашенька, стара я стала, - сказала старуха, - уж и солнце от меня отвертывается, греть меня, старую, не хочет.
Саша с удивлением, внимательно посмотрел на Лепестинью и сказал нежным, звенящим голосом:
- А вот ко мне, Лепестиньюшка, так все поворачивается, - точно смотрит на меня, - и трава, и кусты, - все, что далеко, что близко, все. Вон там, видишь, на том берегу серый камень, и тот на меня уставился.
- Да тебе примстилось, поди, - опасливо сказала старуха.
- Нет, Лепестиньюшка, - весело ответил Саша, - мне никогда ничего не кажется. А только так все ясно да странно как-то. Так вот и вижу, что хоть глаз там и нет, а смотреть - смотрит.
- Безглазая засматривается, - шамкала старуха. - Поберегайся, голубчик: приглянулся ты ей, курносой.
Она сидела на траве, охватив колени морщинистыми, коричневыми руками. Ее слезящиеся глаза тупо смотрели куда-то прямо и далеко. Дряхлое лицо ее не выражало ни удивления, ни сомнения.
- Ну да, безглазая. Тоже выдумаешь, - тихо сказал Саша и подумал немного. - А почему? - вдруг спросил он.
Приглянулся-то почему? - переспросила Лепестинья. Глаза, вишь ты, у тебя, - глаза нехорошие.
- А чем, нянечка, нехорошие? - ласково спросил Саша.
- Глаза-то у тебя смотрят, куда не надо, видят, что негоже. Что закрыто, на то негоже смотреть. Курносая не любит, кто за ей подсматривает. Поберегайся, миленький, как бы она тебя не призарила.
- Да разве я за ней, нянечка, подсматриваю? - еще ласковее промолвил Саша, и чистый, как подснежный ручей, голос его звенел нежно и сладко.
- Везде она, голубь мой, все она, - и в травке, и в речке, - медленно и уныло говорила старуха. - Ты идешь, - и она тут же ползет, травку сломит, козявку задавит. Негоже смотреть много, не любит она.
- Так как же быть-то, миленькая нянечка, коли глаза сами смотрят? - спросил Саша, улыбаясь, глядя на старуху неотступно-вопрошающими глазами.
- Что поделаешь, голубчик! Такие уж, видно, тебе глаза Бог дал, ничего не поделаешь, жаленный, - ты ими и не хочешь, да видишь.
Саша закрыл глаза. Он думал, что умрет скоро и будет лежать в земле и тлеть. Но не страшило его, что лежать ему в родной земле. Он любил землю. Любил уходить подальше в поле, быть в одиночестве, приникнуть к земле, слушать ее шорохи и шепоты. Любил ходить босыми ногами, чтобы чувствовать землю ближе.
Саша сел, взял в руки жалею и принялся дудеть в нее. Полились нежные, жалобные звуки. Рождались грустные, томительные мысли.
Вот пришел товарищ с удочкою. Мальчики побежали к реке, радостно разговаривая о рыбах. Оба они залезли в воду удить, - и холодное плескание о голые колени отогнало непосильные, печальные думы.
Река была тихая, вся гладкая да ясная на солнце. Но маленькие струйки тревожно звучали, ударяясь о берег, и рыбки порою тревожно плескались, а река стремилась медленно и неуклонно. Серовато-зеленый тростник колыхался в воде у берега, и по высоким стеблям его пробегал порою сухой, слабый шум.
Мальчики долго шалили и плескались на реке. Среди веселых забав Саша вдруг приумолк, засмотрелся на воду. Он вышел на берег, присел на камень и сказал медленно и задумчиво:
- Вода-то, - все течет.
- Ну так что ж, - спросил его товарищ, белоголовый мальчуган с пухлым, простодушным лицом.
- Чудно! - сказал Саша.
- Чего чудно? Как же ей не течь, коли она в реке? - ответил белоголовый мальчишка и засмеялся Сашиным словам.
Саша вздохнул, посмотрел на товарища и спросил:
- А ты слушал, как трава растет?
Белоголовый мальчишка разинул рот.
- Нет, - отвечал он.
- А говорят, что можно слышать, - сказал Саша.
- Ишь ты!
V
Рано поутру Саша с отцом отправились на мамину могилу. Они тихо разговаривали по дороге, а светлое и равнодушное обливало их солнце еще не жарким светом.
Отец рассказывал о покойнице. Саша любил слушать эти рассказы и смотреть на затуманенное печалью отцово лицо да на его усталые, далеко устремленные глаза.
На кладбище в этот ранний час было хорошо. Посетители еще не пришли. Кладбище дремало, как успокоенная роща в стране безлюдной и мирной. Только птицы чирикали, да ветки шептались. Но эти нежные звуки не нарушали светлой тишины.
Саша с отцом сели на зеленую скамеечку перед маминою могилою. могила зеленела и цвела. Саше стало грустно, что мертвые не встают и не являются. Если бы милая мама пришла! Но нет, - разлука навеки. Напрасно ждать и молиться.
- Знаешь, папа, чего я хотел бы? - тихо спросил Саша.
Отец молча посмотрел на него.
- Мне, знаешь, хотелось бы повидать мамочку, - продолжал Саша. - Право, хоть один бы только раз.
Отец грустно улыбнулся.
- Как же ее увидеть? - спросил он. - Во сне разве.
- Хоть бы только показалась, хоть бы на самую маленькую минутку, - тоскливо говорил Саша.
- Мертвые к нам не ходят, - печально сказал отец. - Да и мы их боимся.
Саша подумал: неужели он испугался бы милой мамочки? Нет, уж если он и чужих покойников не боится, так как же родной-то испугаться!
А ведь в могиле она истлела и вся теперь черная, мягкая, как земля.
Саша внимательно смотрел перед собою темными и зоркими глазами и не видел ничего, кроме насквозь озаренного воздуха, травы и деревьев, могил и кустов, бесконечного множества листьев, былинок, мошек, всяких предметов, ненужных и докучных. Не было только того, что мило и дорого Сашину сердцу, - не было Сашиной мамочки, молодой, веселой, но навсегда оставившей этот солнечный, яркий, внешний мир.
Отец встал.
- Пора домой, - сказал он.
Саше грустно было оставлять мамину могилу. Все на свете кончается.
VI
Вечером Саша с отцом долго сидели в столовой. Одинаковое настроение, сумеречное, беспричинно печальное, - беспричинно и потому неотразимо, - осенило их обоих. Оба они смотрели на мамин портрет, - большую фотографию в черной с золотом раме на стене. Саша сказал:
- Хоть бы мамочка только мимо прошла, - хоть бы там, за дверьми.
Отец печально посмотрел на Сашу, потом перевел глаза на дверь и сказал:
- Пройди она за тобою - испугаешься.
Саша оглянулся. Из двери была видна темная прихожая. Никто не стоял там. Саша вздохнул и сказал:
- А ничуть не испугаюсь.
- Уверен? - строго спросил отец.
- Правда, ничуть не испугаюсь, - повторил Саша.
- Не хвались, - сказал отец и замолчал.
Саша задумался. Он не помнил в своей жизни страха. И теперь, как он в уме ни испытывал себя, он не мог допустить, что испугается загробного мамина появления. Но Саше казалось, что отец смотрит на него с неудовольствием, - и Саша старался убедить себя в том, что отец прав: он привык верить отцу. Смелость, которую Саша знал в себе, - не была ли она только боязнью показаться перед людьми трусом? И хотя Саша уверен был в том, что нет в душе его страха, он все же решился испытать себя.
VII
Саша лежал в постели, но не спал, - прислушивался к звукам в доме и ждал. В тихом всегда доме ночные звуки раздавались особенно ясно. За несколько горниц слышались отцовы шаги, потом заскрипела его кровать. Лепестинья ходила, тихонько шлепая туфлями. Беспрестанно возникали и уничтожались какие-то легкие, непонятные шумы. Перед образом слабо мерцал елейник. Тени беззвучно, еле заметные, двигались по стенам.
Наконец и Лепестинья угомонилась. Стало совсем тихо. Ночь, летняя, полупрозрачная, достигла самой темной поры. Саша поднялся с постели, оделся и выскочил из окна в сад. Ночная свежесть охватила его. Обильная роса мочила Сашины ноги. Сразу стало холодно, захотелось вернуться, заснуть. Но Саша пошел вперед. У калитки он немного постоял, подумал, потом решился и вышел на дорогу.
Поля за рекою туманились. Река покрылась легкою дымкою. Дорога была жесткая и влажная. Мелкие камешки на ней ясно ощущались босыми Сашиными ногами.
Саша спустился к броду. Теплая вода нежно обняла колени. Река всею шириною двигалась, и трудно было идти прямо, - ноги стали такими легкими, шаткими, и на каждом шагу вода, ясно и весело звуча, тихонько, но сильно плескалась о колени. Когда Саша подходил к берегу, стало жаль, что вода падает все ниже, что слабеют ее теплые, нежные прикосновения. Окунуться бы совсем, - славно! Но некогда, - завтра. И Саша вышел на берег.
Саша медленно шел по дороге, вдоль реки, озирался вокруг и ждал, когда будет страшное. Но он чувствовал в себе только ночную истому да любопытство, да ожидающее волнение, вовсе, впрочем, не похожее на страх. Ощущения были бодры, как всегда.
Белая ночь делала все полуявственным: ничего не могла она закрыть от взора, ни близкого, ни дальнего, но и осветить ничего не могла своим небом, бледным, тихим, без луны и без звезд. Мир полуявлялся в дремоте сквозь эту бессильную ночь. Река под легким туманом томилась, и слабо вздыхала в камышах, и слезливо плескалась о песчаный берег.
Скачать полный текст (51 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|