Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Отрочество (Лев Толстой)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 


И St.-Jerome упадет на колени, будет плакать и просить прощения. После сорока дней душа моя улетает на небо; я вижу там что-то удивительно прекрасное, белое, прозрачное, длинное и чувствую, что это моя мать. Это что-то белое окружает, ласкает меня; но я чувствую беспокойство и как будто не узнаю ее. "Ежели это точно ты, - говорю я, - то покажись мне лучше, чтобы я мог обнять тебя". И мне отвечает ее голос: "Здесь мы все такие, я не могу лучше обнять тебя. Разве тебе не хорошо так?" - "Нет, мне очень хорошо, но ты не можешь щекотать меня, и я не могу целовать твоих рук..." - "Не надо этого, здесь и так прекрасно", - говорит она, и я чувствую, что точно прекрасно, и мы вместе с ней летим все выше и выше. Тут я как будто просыпаюсь и нахожу себя опять на сундуке, в темном чулане, с мокрыми от слез щеками, без всякой мысли, твердящего слова: и мы все летим выше и выше. Я долго употребляю всевозможные усилия, чтобы уяснить свое положение; но умственному взору моему представляется в настоящем только одна страшно мрачная, непроницаемая даль. Я стараюсь снова возвратиться к тем отрадным, счастливым мечтам, которые прервало сознание действительности; но, к удивлению моему, как скоро вхожу в колею прежних мечтаний, я вижу, что продолжение их невозможно и, что всего удивительнее, не доставляет уже мне никакого удовольствия.

Глава XVI. ПЕРЕМЕЛЕТСЯ, МУКА БУДЕТ

Я ночевал в чулане, и никто не приходил ко мне; только на другой день, то есть в воскресенье, меня перевели в маленькую комнатку, подле классной, и опять заперли. Я начинал надеяться, что наказание мое ограничится заточением, и мысли мои, под влиянием сладкого, крепительного сна, яркого солнца, игравшего на морозных узорах окон, и дневного обыкновенного шума на улицах, начинали успокоиваться. Но уединение все-таки было очень тяжело: мне хотелось двигаться, рассказать кому-нибудь все, что накопилось у меня на душе, и не было вокруг меня живого создания. Положение это было еще более неприятно потому, что, как мне ни противно было, я не мог не слышать, как St.-Jerome, прогуливаясь по своей комнате, насвистывал совершенно спокойно какие-то веселые мотивы. Я был вполне убежден, что ему вовсе не хотелось свистать, но что он делал это единственно для того, чтобы мучить меня.

В два часа St.-Jerome и Володя сошли вниз, а Николай принес мне обед, и когда я разговорился с ним о том, что я наделал и что ожидает меня, он сказал:

- Эх, сударь! не тужите, перемелется, мука будет. Хотя это изречение, не раз и впоследствии поддерживавшее твердость моего духа, несколько утешило меня, но именно то обстоятельство, что мне прислали не один хлеб и воду, а весь обед, даже и пирожное розанчики, заставило меня сильно призадуматься. Ежели бы мне не прислали розанчиков, то значило бы, что меня наказывают заточением, но теперь выходило, что я еще не наказан, что я только удален от других, как вредный человек, а что наказание впереди. В то время, как я был углублен в разрешение этого вопроса в замке моей темницы повернулся ключ, и St.-Jerome с суровым и официальным лицом вошел в комнату.

- Пойдемте к бабушке, - сказал он, не глядя на меня.

Я хотел было почистить рукава курточки, запачкавшиеся мелом, прежде чем выйти из комнаты, но St.-Jerome сказал мне, что это совершенно бесполезно, как будто я находился уже в таком жалком нравственном положении, что о наружном своем виде не стоило и заботиться.

Катенька, Любочка и Володя посмотрели на меня в то время, как St.-Jerome за руку проводил меня чрез залу, точно с тем же выражением, с которым мы обыкновенно смотрели на колодников, проводимых по понедельникам мимо наших окон. Когда же я подошел к креслу бабушки, с намерением поцеловать ее руку, она отвернулась от меня и спрятала руку под мантилью.

- Да, мой милый, - сказала она после довольно продолжительного молчания, во время которого она осмотрела меня с ног до головы таким взглядом, что я не знал, куда девать свои глаза и руки, - могу сказать, что вы очень цените мою любовь и составляете для меня истинное утешение. Monsieur St.-Jerome, который по моей просьбе, - прибавила она, растягивая каждое слово, - взялся за ваше воспитание, не хочет теперь оставаться в моем доме. Отчего? От вас, мой милый. Я надеялась, что вы будете благодарны, - продолжала она, помолчав немного и тоном, который доказывал, что речь ее была приготовлена заблаговременно, - за попечения и труды его, что вы будете уметь ценить его заслуги, а вы, молокосос, мальчишка, решились поднять на него руку. Очень хорошо! Прекрасно!! Я тоже начинаю думать, что вы не способны понимать благородного обращения, что на вас нужны другие, низкие средства... Проси сейчас прощения, - прибавила она строго-повелительным тоном, указывая на St.-Jerome'a, - слышишь?

Я посмотрел по направлению руки бабушки и, увидев сюртюк St.-Jerome'a, отвернулся и не трогался с места, снова начиная ощущать замирание сердца.

- Что же? вы не слышите разве, что я вам говорю?

Я дрожал всем телом, но не трогался с места.

- Коко! - сказала бабушка, должно быть заметив внутренние страдания, которые я испытывал. - Коко, - сказала она уже не столько повелительным, сколько нежным голосом, - ты ли это?

- Бабушка! я не буду просить у него прощения ни за что... - сказал я, вдруг останавливаясь, чувствуя, что не в состоянии буду удержать слез, давивших меня, ежели скажу еще одно слово.

- Я приказываю тебе, я прошу тебя. Что же ты?

- Я... я... не... не хочу... я не могу, - проговорил я, и сдержанные рыдания, накопившиеся в моей груди, вдруг опрокинули преграду, удерживавшую их, и разразились отчаянным потоком.

- C'est ainsi gue vous obeissez a vorte seconde mere, c'est ainsi que vous reconnaissez ses bontes*), - сказал St.-Jerome трагическим голосом, - a genoux!

––––-

*) Так-то вы повинуетесь своей второй матери, так-то вы отплачиваете за ее доброту (фр.).

- Боже мой, ежели бы она видела это! - сказала бабушка, отворачиваясь от меня и отирая показавшиеся слезы. - Ежели бы она видела... все к лучшему. Да, она не перенесла бы этого горя, не перенесла бы.

И бабушка плакала все сильней и сильней. Я плакал тоже, но и не думал просить прощения.

- Tranquillisez-vous au nom du ciel, madame la comtesse 1, - говорил St.-Jerome.

–––––

*) Ради бога, успокойтесь, графиня (фр.).

Но бабушка уже не слушала его, она закрыла лицо руками, и рыдания ее скоро перешли в икоту и истерику. В комнату с испуганными лицами вбежали Мими и Гаша, запахло какими-то спиртами, и по всему дому вдруг поднялись беготня и шептанье.

- Любуйтесь на ваше дело, - сказал St.-Jerome, уводя меня на верх. "Боже мой, что я наделал! какой я ужасный преступник!"

Только что St.-Jerome, сказав мне, чтобы я шел в свою комнату, спустился вниз, - я, не отдавая себе отчета в том, что я делаю, побежал по большой лестнице, ведущей на улицу.

Хотел ли я убежать совсем из дома или утопиться, не помню; знаю только, что, закрыв лицо руками, чтобы не видать никого, я бежал все дальше и дальше по лестнице.

- Ты куда? - спросил меня вдруг знакомый голос. - Тебя-то мне и нужно, голубчик.

Я хотел было пробежать мимо, но папа схватил меня за руку и строго сказал:

- Пойдем-ка со мной, любезный! Как ты смел трогать портфель в моем кабинете, - сказал он, вводя меня за собой в маленькую диванную. - А? что ж ты молчишь? а? - прибавил он, взяв меня за ухо.

- Виноват, - сказал я, - я сам не знаю, что на меня нашло.

- А, не знаешь, что на тебя нашло, не знаешь, не знаешь, не знаешь, не знаешь, - повторял он, с каждым словом потрясая мое ухо, - будешь вперед совать нос, куда не следует, будешь? будешь?

Несмотря на то, что я ощущал сильнейшую боль в ухе, я не плакал, а испытывал приятное моральное чувство. Только что папа выпустил мое ухо, я схватил его руку и со слезами принялся покрывать ее поцелуями.

- Бей меня еще, - говорил я сквозь слезы, - крепче, больнее, я негодный, я гадкий, я несчастный человек!

- Что с тобой? - сказал он, слегка отталкивая меня.

- Нет, ни за что не пойду, - сказал я, цепляясь за его сюртук. - Все ненавидят меня, я это знаю, но ради бога, ты выслушай меня, защити меня или выгони из дома. Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить меня, велит становиться на колени перед собой, хочет высечь меня. Я не могу этого, я не маленький, я не перенесу этого, я умру, убью себя. Он сказал бабушке, что я негодный; она теперь больна, она умрет от меня, я... с... ним... ради бога, высеки... за... что... му... чат.


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 

Скачать полный текст (154 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.