 |
|
|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Но сегодня Тихмень вернулся веселыми ногами после обеда званого у генерала и знал, что сделать, знал, как узнать про Петяшку.
- А, что, с'ела? А я, вот, узнаю... - поддразнивал Тихмень неведомую субстанцию.
Было еще рано, у генерала еще пир шел горой, еще Нечеса там остался, а Тихмень нарочно, специально, чтоб узнать, тихохонько пробрался домой - и прямо в будуар.
Капитанша лежала еще в кровати: от частых родов что-то у ней там затрюкалось, и вот уже месяц - все поправиться как следует с силами не соберется.
- Здравствуй, Катюша, - поцеловал Тихмень кругленькую ручку.
- Что-то ты, милый, вежлив, как... тогда был. Не забудь, что тут дети.
Да, здесь все, как и тогда: и кровати-слоны, и на вешалке халаты. Только, вот, дети: восемь душ, восемь чумичек, мал-мала меньше, и за ними сзади, как Топтыгин на задних лапах - денщик Яшка Ломайлов.
- А ты отошли детей, мне надо поговорить, - серьезно сказал Тихмень.
Капитанша мигнула Яшке, Яшка и восемь ребят испарились.
- Ну что, ну какого еще рожна тебе говорить? - спросила капитанша сердито. А внутри так и заполыхало любопытство: "Что такое? О чем может этот статуй?"
Тихмень долго скрипел, колумесил околицей: все никак духу не хватало настоящее сказать.
- Видишь ли, Катюша... Это сразу, оно может и так показаться, тово... Ну, одним словом, чего там, желаю я твердо знать: мой Петяшка наверняка - или не мой.
Уж и так круглые, а тут и еще покруглели капитаншины глазки и молча уставились в Тихменя. Потом прыснула она, затрясла кудерьками:
- Вот дурашный, ну и дурашный, рассмешил, ой, ей-Богу! Ну, а если я не знаю - тогда что?
- Взаправду - не знаешь?
- Вот чудород! Да что мне, - трудно бы тебе сказать, что ли, было? Не знаю - и весь сказ. Вот еще допросчик нашелся.
... "и она не знает, пропало теперь дело"... Пошел Тихмень в свою комнату, нос повесил.
В коридорчике налетел на капитана Нечесу: тот тоже себе шел, ничего не видя.
- А, ч-чорт тебя возьми! Ты что это, нос-то на квинту, а? - ругнулся капитан.
Тихмень взглянул на Нечесу: эге!
- А ты что на квинту?
- Э-э, брат. У меня горе: Аржаной сбежал, ну и это еще наплевать бы, а то нашелся теперь, и оказывается - манзу прихлопнул.
- А у меня... - и, не сказав, махнул Тихмень безнадежно.
10. Солдатушки, браво, ребятушки.
Который настоящий да хороший мужик - тот, если за сохой походил да землю нюхнул, так уж во-век этого духу земляного не забудет. Должно быть, что и с Аржаным вот так. Пошлют Аржаного, скажем, за водой на ротной Каурке, - он таким гоголем по улице прокатит, что мое почтение. Или лопату сунут Аржаному в лапы: опять комья так и летят, яма - сама собой строится. И так вот со всяким хозяйственным делом. А поставили его в строй, - он и рот разинул. Сущее с ним горе капитану Нечесе: мужичина Аржаной здоровенный-правофланговый, а стоит, рот разиня, вот ты и делай с ним, что хочешь...
- Аржано-ой! Ты что чучелом таким стоишь, оглобля? О чем задумался? Что у тебя в башке?
А чорт его знает, что: словами-то и не сказать, пожалуй. Должно быть, росное, весеннее утро, пашни паром курятся, лемех от земли жирный, сытый землею, а в небе - жаворонка. И будто, вот, в пустельге в этой, в жаворонке, вся механика-то и есть. И все дерет Аржаной голову кверху, все рот разевает: а нету ли, мол, жаворонки той самой наверху?
- Аржаной, балаболка, штык ровняй, по середней линии, аль не видишь?
Глядит Аржаной на штык - ишь ты, солнце-то на нем как играет - глядит и думает:
- "Вот ежели бы да, например, из эстого штыка - да лемех сковать. Ох, и лемех бы вышел - новину взодрать, вот бы!"
И все это еще туда бы - сюда, все это дело домашнее. А уж вот как теперь угрешился Аржаной - манзу прихлопнул, - этого уж не покроешь, придется уж с этим к генералу итти, ах ты Господи...
Качает капитан Нечеса лохматой своей головой, качается маленький его сизый нос, заблудившийся в бороде, в усах.
- Да как же это ты, Аржаной, а? Кто же это тебя надоумил? Зачем?
Аржаной оброс за время бегов щетиной, стал еще скуластей, еще больше обветрел, земле предался.
- Такое вышло дело, ваше-скородие. Рассказали мне солдатенки проклятые, что, мол, теперича идут по большой дороге манзы эти самые и, знычть, несуть панты оленьи, а пантам этим самым цена, будто, полтыщи... Ну я, знычть, убег и подстерег манзу-то...
Затопал капитан свирепо на Аржаного, залаял, начал его обкладывать - вдоль и поперек. А Аржаной стоит и ухмыляется: знает, капитан Нечеса солдата не обидит, а брань-то на вороту не виснет.
И только тогда оробел Аржаной, когда услыхал, что к генералу придется итти: тут побелесел даже со страху.
Увидал это капитан Нечеса, заткнул свой ругательный фонтан, налил полстакана водки и сердито сунул Аржаному.
- На, такой-сякой, пей! Да не робь: авось, вызволим как-нибудь.
Увели Аржаного в кутузку, ходит капитан по комнате неспокоен.
"Вот начупит этакий прохвост - а ты расхлебывай, ты выкручивайся. Да еще под какую руку к генералу попадем, а то и под суд угонит"...
Ходит капитан - места не найдет. Запел свою любимую песню, она же и единственная, исполняемая капитаном:
Солдату-ушки, браво ребяту-ушки,
Да где ж ва-аши же-ена?
У Катюшки кто-то из вдыхателей сидит: ишь-ты, хохочет она кругленько как, да звонко. К Тихменю теперь хоть и не подступайся, ходит тучи чернее, - раньше хотя с ним можно было в поддавки сыграть и за игрой о горях, о печалях позабыть... Эх!
Махнувши рукой, вынимает капитан очки в черной роговой оправе. Читает капитан простым глазом, и очки надеваются в двух лишь случаях: первый - когда капитан Нечеса ремонтирует некую часть своего туалета, а второй...
Капитан Нечеса берет оружие - грошовую иголку, специально вставленную денщиком Ломайловым в хорошую ореховую ручку. Капитан Нечеса затягивает любимую свою - и единственную - песню и бродит в столовой возле стен. Некогда стены, несомненно, были оклеены превосходными голубыми обоями. Но теперь от обоев осталось лишь неприятное воспоминание, и по воспоминанию ползают рыжие, усатые прусаки.
... Наши же-ена - ружья заряже-ена.
Вот где на-ши же-ена!
Солдату-ушки, браво ребяту...
- Ага, дьявол, попался! Та-ак!
На грошовой иголке трепыхается рыжий прусак. Должно быть, от очков - лицо у капитана совиное, свирепое, а уж лохматое - не приведи Господи... Капитан кровожадно-удовлетворенно глядит на прусака, сбрасывает добычу на пол, с наслаждением растирает ногой...
Наши се-естры - сабли-ружья во-остры,
Вот где на-аши се...
- А-а, такой-сякой, в буфет лез? Будешь теперь лазить? Будешь?
И поглядеть вот сейчас на капитана Нечесу - так, ей-Богу, аж страшно: -зверь-ты-зверина, ты скажи свое имя. А кто с капитаном пуд соли с'ел, так тот очень хорошо знает, что только с тараканами капитан свиреп, а дальше тараканов нейдет.
Да вот хоть капитаншу взять: рожает себе капитанша каждый год ребят, и один на ад'ютанта похож, другой - на Молочку, третий - на Иваненко... А капитан Нечеса - хоть бы что. Не то невдомек ему, не то думает: "а пущай, все они - младеньчики, - все ангелы Божьи"; не то просто иначе и нельзя по тутошним местам, у чорта-то на куличках, где всякая баба, хоть самая никчемушняя, высокую цену себе знает. Но любит капитан Нечеса всех восьмерых своих ребят, с девятым Петяшкой в придачу, - любит всех одинаково и со всеми няньчится...
Вот и сейчас, вытерши испачканные в тараканах руки о штаны, идет он в детскую, чтобы тревогу свою об Аржаном утишить. Восемь оборванных, веселых чумазых отерханов... И долго, покуда уж совсем не стемнеет, играет в кулючки с чумазыми капитан Нечеса.
Денщик Яшка Ломайлов, Топтыгин, сидит со свечкой в передней на конике и пристраивает заплату к коленке Костенькиных панталон: совсем обносился мальченка. А из капитаншина будуара, он же и спальня с слонами-кроватями, - слышен веселый Катюшкин смех. Ох, грехи! Не было бы к лету десятого!
11. Великая.
Письменным приказом Шмит был наряжен на поездку в город. Шмит удивлен был немало. Оно, положим, что дело идет о приемке новых станков прицельных. А все же на такие дела, бывало, мелкота наряжалась, подпоручики. А тут вдруг его - капитана Шмита. Ну, ладно...
Уехал. Андрей Иваныч и Маруся были на пристани. Проводили Шмита, вдвоем шли домой. Под ногами на лывах холодным хрустом хрупал ледок. Земля - мерзлая, тусклая, голая - лежала неубранным покойником.
- А у нас там теперь - мягко, тепло, снег, - сказала Маруся. Еще глубже ушла подбородком в мягкий мех, еще больше стала пугливой, пушистой, милой зверушкой.
Вправо чернеют вихрястые от леса увалы, под ними туманная долина. И в тумане шевелятся, стали у самой дороги, как нищие, семь хромых деревянных крестов.
- "Семь крестов" - вы знаете? - кивнула туда Маруся.
Андрей Иваныч помотал головою: нет. Языком шевельнуть боялся, а то снимется и улетит вот это, что бьется в нем и что страшно назвать.
- Семь офицеров молоденьких. И не очень, чтоб давно, лет, что ли, восемь или девять... Все - в один год, как от заразы. На кладбище-то их ведь нельзя было...
... "Семь. Что ж они - отдельно, или сразу все? Да, собрание, у попа была собака... Фу, какая чепуха! Зараза. Может быть - любовь?"
Вот по такой дорожке промчался Андрей Иваныч и вслух сказал:
- Что же, ведь любовь - она и есть болезнь. Душевно-больные... Я не знаю, отчего никто не попробовал лечить это гипнозом? Наверное, можно бы.
Андрей Иваныч искал ее глаз, чтобы увидеть, слышит ли она, что он говорит, хочет сказать. Но глаза были спрятаны.
- Да, может быть, - ответила Маруся себе. - Болезнь... Как лунатики, как каталептики. Всякую боль, муку терпеть... Распяться для... для... О, все хорошо, все сладко!
Теперь Андрей Иваныч видел глаза. Они очень блестели, лучились. Но для кого, о ком?
..."Скажу, сегодня скажу ей все". Андрей Иваныч задрожал дрожью тоненькой, очень острой, и услышал ее как струну, где-нибудь в самом конце клавиатуры направо, - все звенела и звенела.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Скачать полный текст (132 Кб)
Перейти на страницу автора
|
|