|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Я слышал свое пунктирное, трясущееся дыхание (мне стыдно сознаться в
этом - так все было неожиданно и непонятно). Минута, две, три - все вниз.
Наконец, мягкий толчок: то, что падало у меня под ногами, - теперь
неподвижно. В темноте я нашарил какую-то ручку, толкнул - открылась дверь
- тусклый свет. Увидел: сзади меня быстро уносилась вверх небольшая
квадратная платформа. Кинулся - но уже было поздно: я был отрезан здесь...
где это "здесь" - не знаю.
Коридор. Тысячепудовая тишина. На круглых сводах - лампочки,
бесконечный, мерцающий, дрожащий пунктир. Походило немного на "трубы" наших
подземных дорог, но только гораздо уже и не из нашего стекла, а из какого-то
другого старинного материала. Мелькнуло - о подземельях, где будто бы
спасались во время Двухсотлетней Войны... Все равно: надо идти.
Шел, полагаю, минут двадцать. Свернул направо, коридор шире, лампочки
ярче. Какой-то смутный гул. Может быть, машины, может быть, голоса - не
знаю, но только я - возле тяжелой непрозрачной двери: гул оттуда.
Постучал, еще раз - громче. За дверью - затихло. Что-то лязгнуло,
дверь медленно, тяжело растворилась.
Я не знаю, кто из нас двоих остолбенел больше - передо мной был мой
лезвиеносый, тончайший доктор.
- Вы? Здесь? - И ножницы его так и захлопнулись. А я - я будто
никогда и не знал ни одного человеческого слова: я молчал, глядел и
совершенно не понимал, что он говорил мне. Должно быть, что мне надо уйти
отсюда; потому что потом он быстро своим плоским бумажным животом оттеснил
меня до конца этой, более светлой части коридора - и толкнул в спину.
- Позвольте... я хотел... я думал, что она, I-330. Но за мной...
- Стойте тут, - отрезал доктор и исчез...
Наконец! Наконец, она рядом, здесь - и не все ли равно, где это
"здесь". Знакомый, шафранно-желтый шелк, улыбка-укус, задернутые шторой
глаза... У меня дрожат губы, руки, колени - а в голове глупейшая мысль:
"Колебания - звук. Дрожь должна звучать. Отчего же не слышно?"
Ее глаза раскрылись мне - настежь, я вошел внутрь...
- Я не мог больше! Где вы были? Отчего... - ни на секунду не отрывая
от нее глаз, я говорил как в бреду - быстро, несвязно - может быть, даже
только думал. - Тень - за мною... Я умер - из шкафа... Потому что этот
ваш... говорит ножницами: у меня душа... Неизлечимая...
- Неизлечимая душа! Бедненький мой! - I рассмеялась - и меня
сбрызнула смехом: весь бред прошел, и всюду сверкают, звенят смешинки и как
- как все хорошо.
Из-за угла снова вывернулся доктор - чудесный, великолепный, тончайший
доктор.
- Ну-с, - остановился он возле нее.
- Ничего, ничего! Я вам потом расскажу. Он случайно... Скажите, что я
вернусь через... минут пятнадцать...
Доктор мелькнул за угол. Она ждала. Глухо стукнула дверь. Тогда I
медленно, медленно, все глубже вонзая мне в сердце острую, сладкую иглу -
прижалась плечом, рукою, вся - и мы пошли вместе с нею, вместе с нею -
двое - одно...
Не помню, где мы свернули в темноту - и в темноте по ступеням вверх,
без конца, молча. Я не видел, но знал: она шла так же, как и я - с
закрытыми глазами, слепая, закинув вверх голову, закусив губы - и слушала
музыку: мою чуть слышную дрожь.
Я очнулся в одном из бесчисленных закоулков во дворе Древнего Дома:
какой-то забор, из земли - голые, каменистые ребра и желтые зубы
развалившихся стен. Она открыла глаза, сказала: "Послезавтра в 16". Ушла.
Было ли все это на самом деле? Не знаю. Узнаю послезавтра. Реальный
след только один: на правой руке - на концах пальцев - содрана кожа. Но
сегодня на "[Интеграле]" Второй Строитель уверял меня, будто он сам видел,
как я случайно тронул этими пальцами шлифовальное кольцо - в этом и все
дело. Что ж, может быть, и так. Очень может быть. Не знаю - ничего не знаю.
Запись 18-я.
Конспект:
ЛОГИЧЕСКИЕ ДЕБРИ. РАНЫ И ПЛАСТЫРЬ. БОЛЬШЕ НИКОГДА.
Вчера лег - и тотчас же канул на сонное дно, как перевернувшийся,
слишком загруженный корабль. Толща глухой колыхающейся зеленой воды. И вот
медленно всплываю со дна вверх и где-то на средине глубины открываю глаза:
моя комната, еще зеленое, застывшее утро. На зеркальной двери шкафа -
осколок солнца - в глаза мне. Это мешает в точности выполнить установленные
Скрижалью часы сна. Лучше бы всего - открыть шкаф. Но я весь - как в
паутине, и паутина на глазах, нет сил встать...
Все-таки встал, открыл - и вдруг за зеркальной дверью, выпутываясь из
платья, вся розовая - I. Я так привык теперь к самому невероятному, что
сколько помню - даже совершенно не удивился, ни о чем не спросил: скорей в
шкаф, захлопнул за собою зеркальную дверь - и задыхаясь, быстро, слепо,
жадно соединился с I. Как сейчас вижу: сквозь дверную щель в темноте -
острый солнечный луч переламывается молнией на полу, на стенке шкафа, выше
- и вот это жестокое, сверкающее лезвие упало на запрокинутую, обнаженную
шею I... и в этом для меня такое что-то страшное, что я не выдержал, крикнул
- и еще раз открыл глаза.
Моя комната. Еще зеленое, застывшее утро. На двери шкафа осколок
солнца. Я - в кровати. Сон, Но еще буйно бьется, вздрагивает, брызжет
сердце, ноет в концах пальцев, в коленях. Это - несомненно было. И я не
знаю теперь: что сон - что явь; иррациональные величины прорастают сквозь
все прочное, привычное, трехмерное, и вместо твердых, шлифованных плоскостей
- кругом что-то корявое, лохматое...
До звонка еще далеко. Я лежу, думаю - и разматывается чрезвычайно
странная, логическая цепь.
Всякому уравнению, всякой формуле в поверхностном мире соответствует
кривая или тело. Для формул иррациональных, для моего \sqrt{-1}, мы не знаем
соответствующих тел, мы никогда не видели их... Но в том-то и ужас, что эти
тела - невидимые - есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что
в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие
тени - иррациональные формулы; и математика, и смерть - никогда не
ошибаются. И если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них
есть - неизбежно должен быть - целый огромный мир там, за поверхностью...
Я вскочил, не дожидаясь звонка, и забегал по комнате. Моя математика -
до сих пор единственный прочный и незыблемый остров во всей моей
свихнувшейся жизни - тоже оторвалась, поплыла, закружилась. Что же, значит,
эта нелепая "душа" - так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги - хотя
я их и не вижу сейчас (они за зеркальной дверью шкафа)? И если сапоги не
болезнь - почему же "душа" болезнь?
Я искал и не находил выхода из дикой логической чащи. Это были такие же
неведомые и жуткие дебри, как те - за Зеленой Стеной, - и они так же были
необычайными, непонятными, без слов говорящими существами. Мне чудилось -
сквозь какое-то толстое стекло - я вижу: бесконечно огромное, и
одновременно бесконечно малое, скорпионообразное, со спрятанным и все время
чувствуемым минусом-жалом: \sqrt{-1}... А может быть, это не что иное, как
моя "душа", подобно легендарному скорпиону древних добровольно жалящих себя
всем тем, что...
Звонок. День. Все это, не умирая, не исчезая, - только прикрыто
дневным светом; как видимые предметы, не умирая, - к ночи прикрыты ночной
тьмой. В голове - легкий, зыбкий туман. Сквозь туман - длинные, стеклянные
столы; медленно, молча, в такт жующие шароголовы. Издалека, сквозь туман
потукивает метроном, и под эту привычно-ласкающую музыку я машинально,
вместе со всеми, считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных
движений на каждый кусок. И, машинально отбивая такт, опускаюсь вниз,
отмечаю свое имя в книге уходящих - как все. Но чувствую: живу отдельно от
всех, один, огороженный мягкой, заглушающей звуки, стеной, и за этой стеной
- иной мир...
Но вот что: если этот мир - только мой, зачем же он в этих записях?
Зачем здесь эти нелепые "сны", шкафы, бесконечные коридоры? Я с прискорбием
вижу, что вместо стройной и строго математической поэмы в честь Единого
Государства - у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман. Ах,
если бы и в самом деле это был только роман, а не теперешняя моя,
исполненная иксов, \sqrt{-1} и падений, жизнь.
Впрочем, может быть, все к лучшему. Вероятнее всего, вы, неведомые мои
читатели, - дети по сравнению с нами (ведь мы взращены Единым Государством
- следовательно, достигли высочайших, возможных для человека вершин). И как
дети - только тогда вы без крика проглотите все горькое, что я вам дам,
когда это будет тщательно обложено густым приключенческим сиропом...
Вечером:
Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей
спирали, окно открыто, в лицо свистит вихрь - земли нет, о земле забываешь,
земля так же далеко от вас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в
лицо - вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой, розовой О. Но все же
земля существует; раньше или позже - надо спланировать на нее, и я только
закрываю глаза перед тем днем, где на моей Сексуальной Табели стоит ее имя
- имя О-90...
Сегодня вечером далекая земля напомнила о себе. Чтобы выполнить
предписание доктора (я искренне, искренне хочу выздороветь), я целых два
часа бродил по стеклянным, прямолинейным пустыням проспектов. Все, согласно
Скрижали, были в аудиториумах, и только я один... Это было, в сущности,
противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий палец, отрезанный
от целого, от руки - отдельный человеческий палец, сутуло согнувшись,
припрыгивая, бежит по стеклянному тротуару. Этот палец - я.
И страннее, противоестественнее всего, что пальцу вовсе не хочется быть
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|