Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Мы (Евгений Замятин)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 


поднялся на цыпочки, вытянул шею, остановился. Один из стражи щелкнул по

нему синеватой искрой электрического кнута; он тонко, по-щенячьи, взвизгнул.

И затем - четкий щелк, приблизительно каждые 2 секунды - и взвизг, щелк -

взвизг.

Мы по-прежнему мерно, ассирийски, шли - и я, глядя на изящные зигзаги

искр, думал: "Все в человеческом обществе безгранично совершенствуется - и

должно совершенствоваться. Каким безобразным орудием был древний кнут - и

сколько красоты..."

Но здесь, как соскочившая на полном ходу гайка, от наших рядов

оторвалась тонкая, упруго-гибкая женская фигура с криком: "Довольно! Не

сметь!" - бросилась прямо туда, в четырехугольник. Это было - как метеор

- 119 лет назад: вся прогулка застыла, и наши ряды - серые гребни

скованных внезапным морозом волн.

Секунду я смотрел на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером

- она была только человеком, она существовала только как метафизическая

субстанция оскорбления, нанесенному Единому Государству. Но одно какое-то ее

движение - заворачивая, она согнула бедра налево - и мне вдруг ясно: я

знаю, я знаю это гибкое, как хлыст, тело - мои глаза, мои губы, мои руки

знают его, - в тот момент я был в этом совершенно уверен.

Двое из стражи - наперерез ей. Сейчас - в пока еще ясной, зеркальной

точке мостовой - их траектории пересекутся, - сейчас ее схватят... Сердце

у меня глотнуло, остановилось - и не рассуждая: можно, нельзя, нелепо,

разумно, - я кинулся в эту точку...

Я чувствовал на себе тысячи округленных от ужаса глаз, но это только

давало еще больше какой-то отчаянно-веселой силы тому дикому,

волосаторукому, что вырвался из меня, и он бежал все быстрее. Вот уже два

шага, она обернулась - -

Передо мною дрожащее, забрызганное веснушками лицо, рыжие брови... Не

она! не I.

Бешеная, хлещущая радость. Я хочу крикнуть что-то вроде: "Так ее!",

"Держи ее!" - но слышу только свой шепот. А на плече у меня - уже тяжелая

рука, меня держат, ведут, я пытаюсь объяснить им...

- Послушайте, но ведь вы же должны понять, что я думал, что это...

Но как объяснить всего себя, всю свою болезнь, записанную на этих

страницах. И я потухаю, покорно иду... Лист, сорванный с дерева неожиданным

ударом ветра, покорно падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую

знакомую ветку, развилку, сучок: так я цеплялся за каждую из безмолвных

шаров-голов, за прозрачный лед стен, за воткнутую в облако голубую иглу

аккумуляторной башни.

В этот момент, когда глухой занавес окончательно готов был отделить от

меня весь этот прекрасный мир, я увидел: невдалеке, размахивая розовыми

руками-крыльями, над зеркалом мостовой скользила знакомая, громадная голова.

И знакомый, сплющенный голос:

- Я считаю долгом засвидетельствовать, что нумер Д-503 - болен и не в

состоянии регулировать своих чувств. И я уверен, что он увлечен был

естественным негодованием...

- Да, да, - ухватился я. - Я даже крикнул: держи ее!

Сзади, за плечами:

- Вы ничего не кричали.

- Да, но я хотел - клянусь Благодетелем, я хотел.

Я на секунду провинчен серыми, холодными буравчиками глаз. Не знаю,

увидел ли он во мне, что это (почти) правда, или у него была какая-то тайная

цель опять на время пощадить меня, но только он написал записочку, отдал ее

одному из державших меня - и я снова свободен, то есть, вернее, снова

заключен в стройные, бесконечные, ассирийские ряды.

Четырехугольник, и в нем веснушчатое лицо и висок с географической

картой голубых жилок - скрылись за углом, навеки. Мы идем - одно

миллионоголовое тело, и в каждом из нас - та смиренная радость, какою,

вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. В древнем мире - это понимали

христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники:

смирение - добродетель, а гордыня - порок, и что "МЫ" - от Бога, а "Я" -

от диавола.

Вот я - сейчас в ногу со всеми - и все-таки отдельно от всех. Я еще

весь дрожу от пережитых волнений, как мост, по которому только что

прогрохотал древний железный поезд. Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя,

сознают свою индивидуальность - только засоренный глаз, нарывающий палец,

больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб - их будто и нет. Разве не ясно, что

личное сознание - это только болезнь.

Я, быть может, уже не фагоцит, деловито и спокойно пожирающий микробов

(с голубым виском и веснушчатых); я, быть может, микроб, и, может быть, их

уже тысяча среди нас, еще прикидывающихся, как и я, фагоцитами...

Что, если сегодняшнее, в сущности, маловажное происшествие - что, если

все это только начало, только первый метеорит из целого ряда грохочущих

горящих камней, высыпанных бесконечностью на наш стеклянный рай?

Запись 23-я.

Конспект:

ЦВЕТЫ. РАСТВОРЕНИЕ КРИСТАЛЛА. ЕСЛИ ТОЛЬКО.

Говорят, есть цветы, которые распускаются только раз в сто лет. Отчего

же не быть и таким, какие цветут раз в тысячу - в десять тысяч лет. Может

быть, об этом до сих пор мы не знали только потому, что именно сегодня

пришло это раз-в-тысячу-лет.

И вот, блаженно и пьяно, я иду по лестнице вниз, к дежурному, и быстро

у меня на глазах, всюду, кругом неслышно лопаются тысячелетние почки и

расцветают кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки, чьи-то

темные лохматые глаза, граненые колонки перил, оброненный на ступенях

платок, столик дежурного, над столиком - нежно-коричневые, с крапинками,

щеки Ю). Все - необычайное, новое, нежное, розовое, влажное.

Ю берет у меня розовый талон, а над головой у ней - сквозь стекло

стены - свешивается с невиданной ветки луна, голубая, пахучая. Я с

торжеством показываю пальцем и говорю:

- Луна, - понимаете?

Ю взглядывает на меня, потом на нумер талона - и я вижу это ее

знакомое, такое очаровательно целомудренное движение: поправляет складки

юнифы между углами колен.

- У вас, дорогой, ненормальный, болезненный вид - потому что

ненормальность и болезнь одно и то же. Вы себя губите, и вам этого никто не

скажет - никто.

Это "никто" - конечно, равняется нумеру на талоне: I-330. Милая,

чудесная Ю! Вы, конечно, правы: я - неблагоразумен, я - болен, у меня -

душа, я - микроб. Но разве цветение - не болезнь? Разве не больно, когда

лопается почка? И не думаете ли вы, что сперматозоид - страшнейший из

микробов?

Я - наверху, у себя в комнате. В широко раскрытой чашечке кресла I. Я

на полу, обнял ее ноги, моя голова у ней на коленях, мы молчим. Тишина,

пульс... и так: я - кристалл, и я растворяюсь в ней, в I. Я совершенно ясно

чувствую, как тают, тают ограничивающие меня в пространстве шлифованные

грани - я исчезаю, растворяюсь в ее коленях, в ней, я становлюсь все меньше

- и одновременно все шире, все больше, все необъятней. Потому что она -

это не она, а Вселенная. А вот на секунду я и это пронизанное радостью

кресло возле кровати - мы одно: и великолепно улыбающаяся старуха у дверей

Древнего Дома, и дикие дебри за Зеленой Стеной, и какие-то серебряные на

черном развалины, дремлющие, как старуха, и где-то, невероятно далеко,

сейчас хлопнувшая дверь - это все во мне, вместе со мною, слушает удары

пульса и несется сквозь блаженную секунду...

В нелепых, спутанных, затопленных словах я пытаюсь рассказать ей, что я

- кристалл, и потому во мне - дверь, и потому я чувствую, как счастливо

кресло. Но выходит такая бессмыслица, что я останавливаюсь, мне просто

стыдно: я - и вдруг...

- Милая I, прости меня! Я совершенно не понимаю: я говорю такие

глупости...

- Отчего же ты думаешь, что глупость - это нехорошо? Если бы

человеческую глупость холили и воспитывали веками так же, как ум, может

быть, из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное.

- Да... (Мне кажется, она права - как она может сейчас быть неправа?)

- И за одну твою глупость - за то, что ты сделал вчера на прогулке,

- я люблю тебя еще больше - еще больше.

- Но зачем же ты меня мучила, зачем же не приходила, зачем присылала

свои талоны, зачем заставляла меня...

- А может быть, мне нужно было испытать тебя? Может быть, мне нужно

знать, что ты сделаешь все, что я захочу - что ты уж совсем мой?

- Да, совсем!

Она взяла мое лицо - всего меня - в свои ладони, подняла мою голову:

- Ну, а как же ваши "обязанности всякого честного нумера"? А?

Сладкие, острые, белые зубы; улыбка. Она в раскрытой чашечке кресла -

как пчела: в ней жало и мед.

Да, обязанности... Я мысленно перелистываю свои последние записи: в

самом деле, нигде даже и мысли о том, что в сущности я бы должен...

Я молчу. Я восторженно (и, вероятно, глупо) улыбаюсь, смотрю в ее

зрачки, перебегаю с одного на другой и в каждом из них вижу себя: я -

крошечный, миллиметровый - заключен в этих крошечных, радужных темницах. И

затем опять - пчелы - губы, сладкая боль цветения...

В каждом из нас, нумеров, есть какой-то невидимый, тихо тикающий

метроном, и мы, не глядя на часы, с точностью до 5 минут знаем время. Но

тогда - метроном во мне остановился, я не знал, сколько прошло, в испуге

схватил из-под подушки бляху с часами...

Слава Благодетелю: еще двадцать минут! Но минуты - такие до смешного

коротенькие, куцые, бегут, а мне нужно столько рассказать ей - все, всего

себя: о письме О, и об ужасном вечере, когда я дал ей ребенка; и почему-то о

своих детских годах - о математике Пляпе, о \sqrt{-1} и как я в первый раз

был на празднике Единогласия и горько плакал, потому что у меня на юнифе -

в такой день - оказалось чернильное пятно.

I подняла голову, оперлась на локоть. По углам губ - две длинные,

резкие линии - и темный угол поднятых бровей: крест.


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 

Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.