|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
упиваться ямкой от вашей головы на белой подушке...
Вот приблизительно то, что пережил я, когда сегодня утром прочитал
Государственную Газету. Был страшный сон, и он кончился. А я, малодушный, я,
неверующий, - я думал уже о своевольной смерти. Мне стыдно сейчас читать
последние, написанные вчера, строки. Но все равно: пусть, пусть они
останутся, как память о том невероятном, что могло быть - и чего уже не
будет... да, не будет!..
На первой странице Государственной Газеты сияло:
"Радуйтесь,
Ибо отныне вы - совершенны! До сего дня ваши же детища, механизмы -
были совершеннее вас.
Чем?
Каждая искра динамо - искра чистейшего разума; каждый ход поршня -
непорочный силлогизм. Но разве не тот же безошибочный разум и в вас?
Философия у кранов, прессов и насосов - законченна и ясна, как циркульный
круг. Но разве ваша философия менее циркульна?
Красота механизма - в неуклонном и точном, как маятник, ритме. Но
разве вы, с детства вскормленные системой Тэйлора, - не стали
маятниково-точны?
И только одно:
У механизмов нет фантазии.
Вы видели когда-нибудь, чтобы во время работы на физиономии у насосного
цилиндра - расплывалась далекая, бессмысленно-мечтательная улыбка? Вы
слышали когда-нибудь, чтобы краны по ночам, в часы, назначенные для отдыха,
беспокойно ворочались и вздыхали?
Нет!
А у вас - краснейте! - Хранители все чаще видят эти улыбки и вздохи.
И - прячьте глаза - историки Единого Государства просят отставки, чтобы не
записывать постыдных событий.
Но это не ваша вина - вы больны. Имя этой болезни:
фантазия.
Это - червь, который выгрызает черные морщины на лбу. Это -
лихорадка, которая гонит вас бежать все дальше - хотя бы это "дальше"
начиналось там, где кончается счастье. Это - последняя баррикада на пути к
счастью.
И радуйтесь: она уже взорвана.
Путь свободен.
Последнее открытие Государственной Науки: центр фантазии - жалкий
мозговой узелок в области Варолиева моста. Трехкратное прижигание этого
узелка Х-лучами - и вы излечены от фантазии - навсегда.
Вы - совершенны, вы - машиноравны, путь к стопроцентному счастью -
свободен. Спешите же все - стар и млад - спешите подвергнуться Великой
Операции. Спешите в аудиториумы, где производится Великая Операция. Да
здравствует Великая Операция. Да здравствует Единое Государство, да
здравствует Благодетель!"
...Вы - если бы вы читали все это не в моих записях, похожих на
какой-то древний, причудливый роман, - если бы у вас в руках, как у меня,
дрожал вот этот еще пахнущий краской газетный лист - если бы вы знали, как
я, что все это самая настоящая реальность, не сегодняшняя, так завтрашняя,
- разве не чувствовали бы вы то же самое, что я? Разве - как у меня сейчас
- не кружилась бы у вас голова? Разве - по спине и рукам - не бежали бы у
вас эти жуткие, сладкие ледяные иголочки? Разве не казалось бы вам, что вы
- гигант, Атлас - и если распрямиться, то непременно стукнетесь головой о
стеклянный потолок?
Я схватил телефонную трубку:
- I-330... Да, да: 330, - и потом, захлебываясь, крикнул: - Вы дома,
да? Вы читали - вы читаете? Ведь это же, это же... Это изумительно!
- Да... - долгое, темное молчание. Трубка чуть слышно жужжала, думала
что-то... - Мне непременно надо вас увидеть сегодня. Да, у меня после
шестнадцати. Непременно.
Милая! Какая-какая милая! "Непременно"... Я чувствовал: улыбаюсь - и
никак не могу остановиться, и так вот понесу по улице эту улыбку - как
фонарь, высоко над головой...
Там, снаружи, на меня налетел ветер. Крутил, свистел, сек. Но мне
только еще веселее. Вопи, вой - все равно: теперь тебе уже не свалить стен.
И над головой рушатся чугунно-летучие тучи - пусть: вам не затемнить солнца
- мы навеки приковали его цепью к зениту - мы, Иисусы Навины.
На углу - плотная кучка Иисус-Навинов стояла, влипши лбами в стекло
стены. Внутри на ослепительно белом столе уже лежал один. Виднелись из-под
белого развернутые желтым углом босые подошвы, белые медики - нагнулись к
изголовью, белая рука - протянула руке наполненный чем-то шприц.
- А вы - что ж не идете, - спросил я - никого, или, вернее, всех.
- А вы, - обернулся ко мне чей-то шар.
- Я - потом. Мне надо еще сначала...
Я, несколько смущенный, отошел. Мне действительно сначала надо было
увидеть ее, I. Но почему "сначала" - я не мог ответить себе...
Эллинг. Голубовато-ледяной, посверкивал, искрился "[Интеграл]". В
машинном гудела динамо - ласково, одно и то же какое-то слово повторяя без
конца - как будто мое знакомое слово. Я нагнулся, погладил длинную холодную
трубу двигателя. Милая... какая - какая милая. Завтра ты - оживешь, завтра
- первый раз в жизни содрогнешься от огненных жгучих брызг в твоем чреве...
Какими глазами я смотрел бы на это могучее стеклянное чудовище, если бы
все оставалось как вчера? Если бы я знал, что завтра в 12 - я предам его...
да, предам...
Осторожно - за локоть сзади. Обернулся; тарелочное, плоское лицо
Второго Строителя.
- Вы уже знаете, - сказал он.
- Что? Операция? Да, не правда ли? Как - все, все - сразу...
- Да нет, не то: пробный полет отменили, до послезавтра. Все из-за
Операции этой... Зря гнали, старались...
"Все из-за Операции"... Смешной, ограниченный человек. Ничего не видит
дальше своей тарелки. Если бы он знал, что не будь Операции - завтра в 12
он сидел бы под замком в стеклянной клетке, метался бы там и лез на стену...
У меня в комнате, в 15.30. Я вошел - и увидел Ю. Она сидела за моим
столом - костяная, прямая, твердая, - утвердив на руке правую щеку. Должно
быть, ждала уже давно: потому что когда вскочила навстречу мне - на щеке у
ней так и остались пять ямок от пальцев.
Одну секунду во мне - то самое несчастное утро, и вот здесь же, возле
стола - она рядом с I, разъяренная... Но только секунду - и сейчас же
смыто сегодняшним солнцем. Так бывает, если в яркий день вы, входя в
комнату, по рассеянности повернули выключатель - лампочка загорелась, но
как будто ее и нет - такая смешная, бедная, ненужная...
Я, не задумываясь, протянул ей руку, я простил все - она схватила мои
обе, крепко, колюче стиснула их и, взволнованно вздрагивая свисающими, как
древние украшения, щеками, - сказала:
- Я ждала... я только на минуту... я только хотела сказать: как я
счастлива, как я рада за вас! Вы понимаете: завтра-послезавтра - вы
совершенно здоровы, вы заново - родились...
Я увидел на столе листок - последние две страницы вчерашней моей
записи: как оставил их там с вечера - так и лежали. Если бы она видела, что
я писал там... Впрочем, все равно: теперь это - только история, теперь это
- до смешного далекое, как сквозь перевернутый бинокль...
- Да, - сказал я, - и знаете: вот я сейчас шел по проспекту, и
впереди меня человек, и от него - тень на мостовой. И понимаете: тень -
светится. И мне кажется - ну вот я уверен - завтра совсем не будет теней,
ни от одного человека, ни от одной вещи, солнце - сквозь все...
Она - нежно и строго:
- Вы - фантазер! Детям у меня в школе - я бы не позволила говорить
так...
И что-то о детях, и как она их всех сразу, гуртом, повела на Операцию,
и как их там пришлось связать, и о том, что "любить - нужно беспощадно, да,
беспощадно", и что она, кажется, наконец решится...
Оправила между колен серо-голубую ткань, молча, быстро - обклеила
всего меня улыбкой, ушла.
И - к счастью, солнце сегодня еще не остановилось, солнце бежало, и
вот уже 16, я стучу в дверь - сердце стучит...
- Войдите!
На пол - возле ее кресла, обняв ее ноги, закинув голову вверх,
смотреть в глаза - поочередно, в один и в другой - и в каждом видеть себя
- в чудесном плену...
А там, за стеною, буря, там - тучи все чугуннее: пусть! В голове -
тесно, буйные - через край - слова, и я вслух вместе с солнцем лечу
куда-то... нет, [теперь] мы уже знаем, куда - и за мною планеты - планеты,
брызжущие пламенем и населенные огненными, поющими цветами - и планеты
немые, синие, где разумные камни объединены в организованные общества -
планеты, достигшие, как наша земля, вершины абсолютного, стопроцентного
счастья...
И вдруг - сверху:
- А ты не думаешь, что вершина - это именно объединенные в
организованное общество камни?
И все острее, все темнее треугольник:
- А счастье... Что же? Ведь желания - мучительны, не так ли? И ясно:
счастье - когда нет уже никаких желаний, нет ни одного... Какая ошибка,
какой нелепый предрассудок, что мы до сих пор перед счастьем - ставили знак
плюс, перед абсолютным счастьем - конечно, минус - божественный минус.
Я - помню - растерянно пробормотал:
- Абсолютный минус - 273o...
- Минус 273 - именно. Немного прохладно, но разве это-то самое и не
доказывает, что мы - на вершине.
Как тогда, давно - она говорила как-то за меня, мною - развертывала
до конца мои мысли. Но было в этом что-то такое жуткое - я не мог - и с
усилием вытащил из себя "нет".
- Нет, - сказал я. - Ты... ты шутишь...
Она засмеялась, громко - слишком громко. Быстро, в секунду, досмеялась
до какого-то края - оступилась - вниз... Пауза.
Встала. Положила мне руки на плечи. Долго, медленно смотрела. Потом
притянула к себе - и ничего нет; только ее острые, горячие губы.
- Прощай!
Это - издалека, сверху, и дошло до меня нескоро - может быть, через
минуту, через две.
- Как так "прощай"?
- Ты же болен, ты из-за меня совершал преступления, - разве тебе не
было мучительно? А теперь Операция - и ты излечишься от меня. И это -
прощай.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|