Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Мы (Евгений Замятин)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 


тобой будем ночью? Может быть - на траве, на сухих листьях...

От нее - синие искры и пахнет молнией, и дрожь во мне - еще чаще.

- Запишите, - говорю я громко и все еще задыхаясь (от бега). - Время

- одиннадцать тридцать. Скорость: шесть тысяч восемьсот...

Она - из-под крылатого шлема, не отрывая глаз от бумаги, тихо:

- ...Вчера вечером пришла ко мне с твоей запиской... Я знаю - я все

знаю: молчи. Но ведь ребенок - твой? И я ее отправила - она уже там, за

Стеною. Она будет жить...

Я - снова в командной рубке. Снова - бредовая, с черным звездным

небом и ослепительным солнцем, ночь; медленно с одной минуты на другую

перехрамывающая стрелка часов на стеке; и все, как в тумане, одето

тончайшей, чуть заметной (одному мне) дрожью.

Почему-то показалось: лучше, чтоб все это произошло не здесь, а где-то

внизу, ближе к земле.

- Стоп, - крикнул я в машину.

Все еще вперед - по инерции, - но медленней, медленней. Вот теперь

"[Интеграл]" зацепился за какой-то секундный волосок, на миг повис

неподвижно, потом волосок лопнул - и "[Интеграл]", как камень, вниз - все

быстрее. Так в молчании, минуты, десятки минут - слышен пульс - стрелка

перед глазами все ближе к 12, и мне ясно: это я - камень, I - земля, а я

- кем-то брошенный камень - и камню нестерпимо нужно упасть, хватиться

оземь, чтоб вдребезги... А что, если... - внизу уже твердый, синий дым

туч... - а что, если...

Но граммофон во мне - шарнирно, точно, взял трубку, скомандовал "малый

ход" - камень перестал падать. И вот устало пофыркивают лишь четыре нижних

отростка - два кормовых и два носовых - только, чтобы парализовать вес

"[Интеграла]", и "[Интеграл]", чуть вздрагивая, прочно, как на якоре, -

стал в воздухе, в каком-нибудь километре от земли.

Все высыпали на палубу (сейчас 12, звонок на обед) и, перегнувшись

через стеклянный планшир, торопливо, залпом глотали неведомый, застенный мир

- там, внизу. Янтарное, зеленое, синее: осенний лес, луга, озеро. На краю

синего блюдечка - какие-то желтые, костяные развалины, грозит желтый,

высохший палец, должно быть, чудом уцелевшая башня древней церкви.

- Глядите, глядите! Вон там - правее! Там - по зеленой пустыне -

коричневой тенью летало какое-то быстрое пятно. В руках у меня бинокль,

механически поднес его к глазам: по грудь в траве, взвеяв хвостом, скакал

табун коричневых лошадей, а на спинах у них - те, караковые, белые,

вороные...

Сзади меня:

- А я вам говорю: - видел - лицо.

- Подите вы! Рассказывайте кому другому!

- Ну нате, нате бинокль...

Но уже исчезли. Бесконечная зеленая пустыня... И в пустыне - заполняя

всю ее, и всего меня, и всех - пронзительная дрожь звонка: обед, через

минуту - 12.

Раскиданный на мгновенные, несвязные обломки - мир. На ступеньках -

чья-то звонкая золотая бляха - и это мне все равно: вот теперь она

хрустнула у меня под каблуком. Голос: "А я говорю - лицо!" Темный квадрат:

открытая дверь кают-компании. Стиснутые, белые, остроулыбающиеся зубы...

И в тот момент, когда бесконечно медленно, не дыша от одного удара до

другого, начали бить часы и передние ряды уже двинулись, квадрат двери вдруг

перечеркнут двумя знакомыми, неестественно длинными руками:

- Стойте!

В ладонь мне впились пальцы - это I, это она рядом:

- Кто? Ты знаешь его?

- А разве... а разве это не...

Он - на плечах. Над сотнею лиц - его сотое, тысячное и единственное

из всех лицо:

- От имени Хранителей... Вам - кому я говорю, те слышат, каждый из

них слышит меня - вам я говорю: мы знаем. Мы еще не знаем ваших нумеров -

но мы знаем все. "[Интеграл]" - вашим не будет! Испытание будет доведено до

конца, и вы же - вы теперь не посмеете шевельнуться - вы же, своими

руками, сделаете это. А потом... Впрочем, я кончил...

Молчание. Стеклянные плиты под ногами - мягкие, ватные, и у меня

мягкие, ватные ноги. Рядом у нее - совершенно белая улыбка, бешеные, синие

искры. Сквозь зубы - на ухо мне:

- А, так это вы? Вы - "исполнили долг"? Ну что же...

Рука - вырвалась из моих рук, валькирийный, гневно-крылатый шлем -

где-то далеко впереди. Я - один застыло, молча, как все, иду в

кают-компанию...

- "Но ведь не я же - не я! Я же об этом ни с кем, никому кроме этих

белых, немых страниц..."

Внутри себя - неслышно, отчаянно, громко - я кричал ей это. Она

сидела через стол, напротив - и она даже ни разу не коснулась меня глазами.

Рядом с ней - чья-то спело-желтая лысина. Мне слышно (это - I):

- "Благородство"? Но, милейший профессор, ведь даже простой

филологический анализ этого слова - показывает, что это предрассудок,

пережиток древних, феодальных эпох. А мы...

Я чувствовал: бледнею - и вот сейчас все увидят это... Но граммофон во

мне проделывал 50 установленных жевательных движений на каждый кусок, я

заперся в себе, как в древнем непрозрачном доме - я завалил дверь камнями,

я завесил окна...

Потом - в руках у меня командная трубка, и лет - в ледяной, последней

тоске - сквозь тучи - в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы. И

очевидно во мне все время лихорадочно, полным ходом - мне же самому

неслышный логический мотор. Потому что вдруг в какой-то точке синего

пространства: мой письменный стол, над ним - жаберные щеки Ю, забытый лист

моих записей. И мне ясно: никто кроме нее, - мне все ясно...

Ах, только бы - только бы добраться до радио... Крылатые шлемы, запах

синих молний... Помню - что-то громко говорил ей, и помню - она, глядя

сквозь меня, как будто я был стеклянный, - издалека:

- Я занята: принимаю снизу. Продиктуйте вот ей...

В крошечной коробочке-каюте, минуту подумав, я твердо продиктовал:

- Время - четырнадцать сорок. Вниз! Остановить двигатели. Конец

всего.

Командная рубка. Машинное сердце "[Интеграла]" остановлено, мы падаем,

и у меня сердце - не поспевает падать, отстает, подымается все выше к

горлу. Облака - и потом далеко зеленое пятно - все зеленее, все явственней

- вихрем мчится на нас - сейчас конец - -

Фаянсово-белое, исковерканное лицо Второго Строителя. Вероятно, это он

- толкнул меня со всего маху, я обо что-то ударился головой и, уже темнея,

падая, - туманно слышал:

- Кормовые - полный ход!

Резкий скачок вверх... Больше ничего не помню.

Запись 35-я.

Конспект:

В ОБРУЧЕ. МОРКОВКА. УБИЙСТВО.

Всю ночь не спал. Всю ночь - об одном... Голова после вчерашнего у

меня туго стянута бинтами. И так: это не бинты, а обруч: беспощадный, из

стеклянной стали, обруч наклепан мне на голову, и я - в одном и том же

кованом кругу: убить Ю.

Убить Ю, - а потом пойти к той и сказать: "Теперь - веришь?"

Противней всего, что убить как-то грязно, древне, размозжить чем-то голову

- от этого странное ощущение чего-то отвратительно-сладкого во рту, и я не

могу проглотить слюну, все время сплевываю ее в платок, во рту сухо.

В шкафу у меня лежал лопнувший после отливки тяжелый поршневой шток

(мне нужно было посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул в

трубку свои записи (пусть она прочтет всего меня - до последней буквы),

сунул внутрь обломок штока и пошел вниз. Лестница - бесконечная, ступени -

какие-то противно скользкие, жидкие, все время - вытирать рот платком...

Внизу. Сердце бухнуло. Я остановился, вытащил шток - к контрольному

столику - -

Но Ю там не было: пустая, ледяная доска. Я вспомнил: сегодня - все

работы отменены: все должны на Операцию, и понятно: ей незачем, некого

записывать здесь...

На улице. Ветер. Небо из несущихся чугунных плит. И так, как это было в

какой-то момент вчера: весь мир разбит на отдельные, острые, самостоятельные

кусочки, и каждый из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел

передо мной в воздухе - и без следа испарялся.

Как если бы черные, точные буквы на этой странице - вдруг сдвинулись,

в испуге расскакались какая куда - и ни одного слова, только бессмыслица:

пуг-скак-как-. На улице - вот такая же рассыпанная, не в рядах, толпа -

прямо, назад, наискось, поперек.

И уже никого. И на секунду, несясь стремглав, застыло: вон, во втором

этаже, в стеклянной, повисшей на воздухе, клетке - мужчина и женщина - в

поцелуе, стоя - она всем телом сломанно отогнулась назад. Это - навеки,

последний раз...

На каком-то углу - шевелящийся колючий куст голов. Над головами -

отдельно, в воздухе, - знамя, слова: "Долой Машины! Долой Операцию!" И

отдельно (от меня) - я, думающий секундно: "Неужели у каждого такая боль,

какую можно исторгнуть изнутри - только вместе с сердцем, и каждому нужно

что-то сделать, прежде чем - == " И на секунду - ничего во всем мире,

кроме (моей) звериной руки с чугунно-тяжелым свертком...

Теперь - мальчишка: весь - вперед, под нижней губой - тень. Нижняя

губа - вывернута, как обшлаг засученного рукава, - вывернуто все лицо -

он ревет - и от кого-то со всех ног - за ним топот...

От мальчишки: "Да, Ю - должна быть теперь в школе, нужно скорей". Я

побежал к ближайшему спуску подземки.

В дверях кто-то бегом:

- Не идут! Поезда сегодня не идут! Там -

Я спустился. Там был - совершенный бред. Блеск граненых хрустальных

солнц. Плотно утрамбованная головами платформа. Пустой, застывший поезд.

И в тишине - голос. Ее - не видно, но я знаю, я знаю этот упругий,

гибкий, как хлыст, хлещущий голос - и где-нибудь там вздернутый к вискам

острый треугольник бровей... Я закричал:

- Пустите же! Пустите меня туда! Я должен -

Но чьи-то клещи меня - за руки, за плечи, гвоздями. И в тишине -

голос:


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 

Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.