|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
- ...Нет: бегите наверх! Там вас - вылечат, там вас до отвала
накормят сдобным счастьем, и вы, сытые, будете мирно дремать, организованно,
в такт, похрапывая, - разве вы не слышите этой великой симфонии храпа?
Смешные: вас хотят освободить от извивающихся, как черви, мучительно
грызущих, как черви, вопросительных знаков. А вы здесь стоите и слушаете
меня. Скорее - наверх - к Великой Операции! Что вам за дело, что я
останусь здесь одна? Что вам за дело - если я не хочу, чтобы за меня хотели
другие, а хочу хотеть сама, - если я хочу невозможного...
Другой голос - медленный, тяжелый:
- Ага! Невозможного? Это значит - гонись за твоими дурацкими
фантазиями, а они чтоб перед носом у тебя вертели хвостом? Нет: мы - за
хвост, да под себя, а потом...
- А потом - слопаете, захрапите - и нужен перед носом новый хвост.
Говорят, у древних было такое животное: осел. Чтобы заставить его идти все
вперед, все вперед - перед мордой к оглобле привязывали морковь так, чтоб
он не мог ухватить. И если ухватил, слопал...
Вдруг клещи меня отпустили, я кинулся в середину, где говорила она - и
в тот же момент все посыпалось, стиснулось - сзади крик: "Сюда, сюда идут!"
Свет подпрыгнул, погас - кто-то перерезал провод - и лавина, крики,
хрип, головы, пальцы...
Я не знаю, сколько времени мы катились так в подземной трубе. Наконец:
ступеньки - сумерки - все светлее - и мы снова на улице - веером, в
разные стороны...
И вот - один. Ветер, серые, низкие - совсем над головой - сумерки.
На мокром стекле тротуара - очень глубоко - опрокинуты огни, стены,
движущиеся вверх ногами фигуры. И невероятно тяжелый сверток в руке - тянет
меня вглубь, ко дну.
Внизу, за столиком, Ю опять не было, и пустая, темная - ее комната.
Я поднялся к себе, открыл свет. Туго стянутые обручем виски стучали, я
ходил - закованный все в одном я том же кругу: стол, на столе белый
сверток, кровать, дверь, стол, белый сверток... В комнате слева опущены
шторы. Справа: над книгой - шишковатая лысина, и лоб - огромная желтая
парабола. Морщины на лбу - ряд желтых неразборчивых строк. Иногда мы
встречаемся глазами - и тогда я чувствую: эти желтые строки - обо мне.
...Произошло ровно в 21. Пришла Ю - сама. Отчетливо осталось в памяти
только одно: я дышал так громко, что слышал, как дышу, и все хотел
как-нибудь потише - и не мог.
Она села, расправила на коленях юнифу. Розово-коричневые жабры
трепыхались.
- Ах, дорогой, - так это правда, вы ранены? Я как только узнала -
сейчас же...
Шток передо мною на столе. Я вскочил, дыша еще громче. Она услышала,
остановилась на полслове, тоже почему-то встала. Я видел уже это место на
голове, во рту отвратительно-сладко... платок, но платка нет - сплюнул на
пол.
Тот, за стеной справа, - желтые, пристальные морщины - обо мне.
Нужно, чтобы он не видел, еще противней - если он будет смотреть... Я нажал
кнопку - пусть никакого права, разве это теперь не все равно, - шторы
упали.
Она, очевидно, почувствовала, поняла, метнулась к двери. Но я опередил
ее - и громко дыша, ни на секунду не спуская глаз с этого места на
голове...
- Вы... вы с ума сошли! Вы не смеете... - Она пятилась задом - села,
вернее, упала на кровать - засунула, дрожа, сложенные ладонями руки между
колен. Весь пружинный, все так же крепко держа ее глазами на привязи, я
медленно протянул руку к столу - двигалась только одна рука - схватил
шток.
- Умоляю вас! День - только один день! Я завтра - завтра же - пойду
и все сделаю...
О чем она? Я замахнулся - -
И я считаю: я убил ее. Да, вы, неведомые мои читатели, вы имеете право
назвать меня убийцей. Я знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она
не крикнула:
- Ради... ради... Я согласна - я... сейчас.
Трясущимися руками ока сорвала с себя юнифу - просторное, желтое,
висячее тело опрокинулось на кровать... И только тут я понял: она думала,
что я шторы - это для того, чтобы - что я хочу...
Это было так неожиданно, так глупо, что я расхохотался. И тотчас же
туго закрученная пружина во мне - лопнула, рука ослабела, шток громыхнул на
пол. Тут я на собственном опыте увидел, что смех - самое страшное оружие:
смехом можно убить все - даже убийство.
Я сидел за столом и смеялся - отчаянным, последним смехом - и не
видел никакого выхода из всего этого нелепого положения. Не знаю, чем бы все
это кончилось, если бы развивалось естественным путем - но тут вдруг новая
внешняя слагающая: зазвонил телефон.
Я кинулся, стиснул трубку: может быть, она? - И в трубке чей-то
незнакомый голос:
- Сейчас.
Томительное, бесконечное жужжание. Издали - тяжелые шаги, все ближе,
все гулче, все чугунней - и вот...
- Д-503? Угу... С вами говорит Благодетель. Немедленно ко мне!
Динь, - трубка повешена, - динь.
Ю все еще лежала в кровати, глаза закрыты, жабры широко раздвинуты
улыбкой. Я сгреб с полу ее платье, кинул на нее - сквозь зубы:
- Ну! Скорее - скорее!
Она приподнялась на локте, груди сплеснулись набок, глаза круглые, вся
повосковела.
- Как?
- Так. Ну - одевайтесь же!
Она - вся узлом, крепко вцепившись в платье, голос вплющенный.
- Отвернитесь...
Я отвернулся, прислонился лбом к стеклу. На черном, мокром зеркале
дрожали огни, фигуры, искры. Нет: это - я, это - во мне... Зачем Он меня?
Неужели Ему уже известно о ней, обо мне, обо всем?
Ю, уже одетая, у двери. Два шага к ней - стиснул ей руки так, будто
именно из ее рук сейчас по каплям выжму то, что мне нужно:
- Слушайте... Ее имя - вы знаете, о ком, - вы ее называли? Нет?
Только правду - мне это нужно... мне все равно - только правду...
- Нет.
- Нет? Но почему же - раз уж вы пошли туда и сообщили...
Нижняя губа у ней - вдруг наизнанку, как у того мальчишки - и из щек,
по щекам капли...
- Потому что я... я боялась, что если ее... что за это вы можете... вы
перестанете лю... О, я не могу - я не могла бы!
Я понял: это - правда. Нелепая, смешная, человеческая правда! - Я
открыл дверь.
Запись 36-я.
Конспект:
ПУСТЫЕ СТРАНИЦЫ. ХРИСТИАНСКИЙ БОГ. О МОЕЙ МАТЕРИ.
Тут странно - в голове у меня как пустая, белая страница: как я туда
шел, как ждал (знаю, что ждал) - ничего не помню, ни одного звука, ни
одного лица, ни одного жеста. Как будто были перерезаны все провода между
мною и миром.
Очнулся - уже стоя перед Ним, и мне страшно поднять глаза: вижу только
Его огромные, чугунные руки - на коленях. Эти руки давили Его самого,
подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами. Лицо - где-то в тумане,
вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне с такой
высоты - он не гремел как гром, не оглушал меня, а все же был похож на
обыкновенный человеческий голос.
- Итак - вы тоже? Вы - Строитель "[Интеграла]"? Вы - кому дано было
стать величайшим конквистадором. Вы - чье имя должно было начать новую,
блистательную главу истории Единого Государства... Вы?
Кровь плеснула мне в голову, в щеки - опять белая страница: только в
висках - пульс, и вверху гулкий голос, но ни одного слова. Лишь когда он
замолк, я очнулся, я увидел: рука двинулась стопудово - медленно поползла
- на меня уставился палец.
- Ну? Что же вы молчите? Так или нет? Палач?
- Так, - покорно ответил я. И дальше ясно слышал каждое Его слово.
- Что же? Вы думаете - я боюсь этого слова? А вы пробовали
когда-нибудь содрать с него скорлупу и посмотреть, что там внутри? Я вам
сейчас покажу. Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни - вверху,
обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные
слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, - самая
трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта
величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это
автор трагедии - Бог - должен еще щедрее вознаградить их. А сам
христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех
непокорных - разве Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах
меньше, чем сожженных христиан? А все-таки - поймите это, все-таки этого
Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью
патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда - дикий, лохматый
- он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству - непременный
признак истины - ее жестокость. Как у огня - непременный признак тот, что
он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну, - доказывайте же, спорьте!
Как я мог спорить? Как я мог спорить, когда это были (прежде) мои же
мысли - только я никогда не умел одеть их в такую кованую, блестящую броню.
Я молчал...
- Если это значит, что вы со мной согласны, - так давайте говорить,
как взрослые, когда дети ушли спать: все до конца. Я спрашиваю: о чем люди
- с самых пеленок - молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь
раз навсегда сказал им, что такое счастье - и потом приковал их к этому
счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это? Древняя мечта о
рае... Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают
любви, там - блаженные с оперированной фантазией (только потому и
блаженные) - ангелы, рабы Божьи... И вот, в тот момент, когда мы уже
догнали эту мечту, когда мы схватили ее вот так ( - Его рука сжалась: если
бы в ней был камень - из камня брызнул бы сок), когда уже осталось только
освежевать добычу и разделить ее на куски, - в этот самый момент вы -
вы...
Чугунный гул внезапно оборвался. Я - весь красный, как болванка на
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|