Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Мы (Евгений Замятин)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 


- ...Нет: бегите наверх! Там вас - вылечат, там вас до отвала

накормят сдобным счастьем, и вы, сытые, будете мирно дремать, организованно,

в такт, похрапывая, - разве вы не слышите этой великой симфонии храпа?

Смешные: вас хотят освободить от извивающихся, как черви, мучительно

грызущих, как черви, вопросительных знаков. А вы здесь стоите и слушаете

меня. Скорее - наверх - к Великой Операции! Что вам за дело, что я

останусь здесь одна? Что вам за дело - если я не хочу, чтобы за меня хотели

другие, а хочу хотеть сама, - если я хочу невозможного...

Другой голос - медленный, тяжелый:

- Ага! Невозможного? Это значит - гонись за твоими дурацкими

фантазиями, а они чтоб перед носом у тебя вертели хвостом? Нет: мы - за

хвост, да под себя, а потом...

- А потом - слопаете, захрапите - и нужен перед носом новый хвост.

Говорят, у древних было такое животное: осел. Чтобы заставить его идти все

вперед, все вперед - перед мордой к оглобле привязывали морковь так, чтоб

он не мог ухватить. И если ухватил, слопал...

Вдруг клещи меня отпустили, я кинулся в середину, где говорила она - и

в тот же момент все посыпалось, стиснулось - сзади крик: "Сюда, сюда идут!"

Свет подпрыгнул, погас - кто-то перерезал провод - и лавина, крики,

хрип, головы, пальцы...

Я не знаю, сколько времени мы катились так в подземной трубе. Наконец:

ступеньки - сумерки - все светлее - и мы снова на улице - веером, в

разные стороны...

И вот - один. Ветер, серые, низкие - совсем над головой - сумерки.

На мокром стекле тротуара - очень глубоко - опрокинуты огни, стены,

движущиеся вверх ногами фигуры. И невероятно тяжелый сверток в руке - тянет

меня вглубь, ко дну.

Внизу, за столиком, Ю опять не было, и пустая, темная - ее комната.

Я поднялся к себе, открыл свет. Туго стянутые обручем виски стучали, я

ходил - закованный все в одном я том же кругу: стол, на столе белый

сверток, кровать, дверь, стол, белый сверток... В комнате слева опущены

шторы. Справа: над книгой - шишковатая лысина, и лоб - огромная желтая

парабола. Морщины на лбу - ряд желтых неразборчивых строк. Иногда мы

встречаемся глазами - и тогда я чувствую: эти желтые строки - обо мне.

...Произошло ровно в 21. Пришла Ю - сама. Отчетливо осталось в памяти

только одно: я дышал так громко, что слышал, как дышу, и все хотел

как-нибудь потише - и не мог.

Она села, расправила на коленях юнифу. Розово-коричневые жабры

трепыхались.

- Ах, дорогой, - так это правда, вы ранены? Я как только узнала -

сейчас же...

Шток передо мною на столе. Я вскочил, дыша еще громче. Она услышала,

остановилась на полслове, тоже почему-то встала. Я видел уже это место на

голове, во рту отвратительно-сладко... платок, но платка нет - сплюнул на

пол.

Тот, за стеной справа, - желтые, пристальные морщины - обо мне.

Нужно, чтобы он не видел, еще противней - если он будет смотреть... Я нажал

кнопку - пусть никакого права, разве это теперь не все равно, - шторы

упали.

Она, очевидно, почувствовала, поняла, метнулась к двери. Но я опередил

ее - и громко дыша, ни на секунду не спуская глаз с этого места на

голове...

- Вы... вы с ума сошли! Вы не смеете... - Она пятилась задом - села,

вернее, упала на кровать - засунула, дрожа, сложенные ладонями руки между

колен. Весь пружинный, все так же крепко держа ее глазами на привязи, я

медленно протянул руку к столу - двигалась только одна рука - схватил

шток.

- Умоляю вас! День - только один день! Я завтра - завтра же - пойду

и все сделаю...

О чем она? Я замахнулся - -

И я считаю: я убил ее. Да, вы, неведомые мои читатели, вы имеете право

назвать меня убийцей. Я знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она

не крикнула:

- Ради... ради... Я согласна - я... сейчас.

Трясущимися руками ока сорвала с себя юнифу - просторное, желтое,

висячее тело опрокинулось на кровать... И только тут я понял: она думала,

что я шторы - это для того, чтобы - что я хочу...

Это было так неожиданно, так глупо, что я расхохотался. И тотчас же

туго закрученная пружина во мне - лопнула, рука ослабела, шток громыхнул на

пол. Тут я на собственном опыте увидел, что смех - самое страшное оружие:

смехом можно убить все - даже убийство.

Я сидел за столом и смеялся - отчаянным, последним смехом - и не

видел никакого выхода из всего этого нелепого положения. Не знаю, чем бы все

это кончилось, если бы развивалось естественным путем - но тут вдруг новая

внешняя слагающая: зазвонил телефон.

Я кинулся, стиснул трубку: может быть, она? - И в трубке чей-то

незнакомый голос:

- Сейчас.

Томительное, бесконечное жужжание. Издали - тяжелые шаги, все ближе,

все гулче, все чугунней - и вот...

- Д-503? Угу... С вами говорит Благодетель. Немедленно ко мне!

Динь, - трубка повешена, - динь.

Ю все еще лежала в кровати, глаза закрыты, жабры широко раздвинуты

улыбкой. Я сгреб с полу ее платье, кинул на нее - сквозь зубы:

- Ну! Скорее - скорее!

Она приподнялась на локте, груди сплеснулись набок, глаза круглые, вся

повосковела.

- Как?

- Так. Ну - одевайтесь же!

Она - вся узлом, крепко вцепившись в платье, голос вплющенный.

- Отвернитесь...

Я отвернулся, прислонился лбом к стеклу. На черном, мокром зеркале

дрожали огни, фигуры, искры. Нет: это - я, это - во мне... Зачем Он меня?

Неужели Ему уже известно о ней, обо мне, обо всем?

Ю, уже одетая, у двери. Два шага к ней - стиснул ей руки так, будто

именно из ее рук сейчас по каплям выжму то, что мне нужно:

- Слушайте... Ее имя - вы знаете, о ком, - вы ее называли? Нет?

Только правду - мне это нужно... мне все равно - только правду...

- Нет.

- Нет? Но почему же - раз уж вы пошли туда и сообщили...

Нижняя губа у ней - вдруг наизнанку, как у того мальчишки - и из щек,

по щекам капли...

- Потому что я... я боялась, что если ее... что за это вы можете... вы

перестанете лю... О, я не могу - я не могла бы!

Я понял: это - правда. Нелепая, смешная, человеческая правда! - Я

открыл дверь.

Запись 36-я.

Конспект:

ПУСТЫЕ СТРАНИЦЫ. ХРИСТИАНСКИЙ БОГ. О МОЕЙ МАТЕРИ.

Тут странно - в голове у меня как пустая, белая страница: как я туда

шел, как ждал (знаю, что ждал) - ничего не помню, ни одного звука, ни

одного лица, ни одного жеста. Как будто были перерезаны все провода между

мною и миром.

Очнулся - уже стоя перед Ним, и мне страшно поднять глаза: вижу только

Его огромные, чугунные руки - на коленях. Эти руки давили Его самого,

подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами. Лицо - где-то в тумане,

вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне с такой

высоты - он не гремел как гром, не оглушал меня, а все же был похож на

обыкновенный человеческий голос.

- Итак - вы тоже? Вы - Строитель "[Интеграла]"? Вы - кому дано было

стать величайшим конквистадором. Вы - чье имя должно было начать новую,

блистательную главу истории Единого Государства... Вы?

Кровь плеснула мне в голову, в щеки - опять белая страница: только в

висках - пульс, и вверху гулкий голос, но ни одного слова. Лишь когда он

замолк, я очнулся, я увидел: рука двинулась стопудово - медленно поползла

- на меня уставился палец.

- Ну? Что же вы молчите? Так или нет? Палач?

- Так, - покорно ответил я. И дальше ясно слышал каждое Его слово.

- Что же? Вы думаете - я боюсь этого слова? А вы пробовали

когда-нибудь содрать с него скорлупу и посмотреть, что там внутри? Я вам

сейчас покажу. Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни - вверху,

обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные

слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, - самая

трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта

величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это

автор трагедии - Бог - должен еще щедрее вознаградить их. А сам

христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех

непокорных - разве Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах

меньше, чем сожженных христиан? А все-таки - поймите это, все-таки этого

Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью

патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда - дикий, лохматый

- он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству - непременный

признак истины - ее жестокость. Как у огня - непременный признак тот, что

он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну, - доказывайте же, спорьте!

Как я мог спорить? Как я мог спорить, когда это были (прежде) мои же

мысли - только я никогда не умел одеть их в такую кованую, блестящую броню.

Я молчал...

- Если это значит, что вы со мной согласны, - так давайте говорить,

как взрослые, когда дети ушли спать: все до конца. Я спрашиваю: о чем люди

- с самых пеленок - молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь

раз навсегда сказал им, что такое счастье - и потом приковал их к этому

счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это? Древняя мечта о

рае... Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают

любви, там - блаженные с оперированной фантазией (только потому и

блаженные) - ангелы, рабы Божьи... И вот, в тот момент, когда мы уже

догнали эту мечту, когда мы схватили ее вот так ( - Его рука сжалась: если

бы в ней был камень - из камня брызнул бы сок), когда уже осталось только

освежевать добычу и разделить ее на куски, - в этот самый момент вы -

вы...

Чугунный гул внезапно оборвался. Я - весь красный, как болванка на


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 

Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.