Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Мы (Евгений Замятин)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 


как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее. Отсюда вы видите,

как великая сила логики очищает все, чего бы она ни коснулась. О, если бы и

вы, неведомые, познали эту божественную силу, если бы и вы научились идти за

ней до конца.

...Странно, я писал сегодня о высочайших вершинах в человеческой

истории, я все время дышал чистейшим горным воздухом мысли, а внутри как-то

облачно, паутинно и крестом - какой-то четырехлапый икс. Или это мои лапы,

и все оттого, что они были долго у меня перед глазами - мои лохматые лапы.

Я не люблю говорить о них - и не люблю их: это след дикой эпохи. Неужели во

мне действительно - -

Хотел зачеркнуть все это - потому что это выходит из пределов

конспекта. Но потом решил: не зачеркну. Пусть мои записи, как тончайший

сейсмограф, дадут кривую даже самых незначительных мозговых колебаний: ведь

иногда именно такие колебания служат предвестником - -

А вот уже абсурд, это уж действительно следовало бы зачеркнуть: нами

введены в русло все стихии - никаких катастроф не может быть.

И мне теперь совершенно ясно: странное чувство внутри - все от того же

самого моего квадратного положения, о каком я говорил вначале. И не во мне

икс (этого не может быть) - просто я боюсь, что какой-нибудь икс останется

в вас, неведомые мои читатели. Но я верю - вы не будете слишком строго

судить меня. Я верю - вы поймете, что мне так трудно писать, как никогда ни

одному автору на протяжении всей человеческой истории: одни писали для

современников, другие - для потомков, но никто никогда не писал для предков

или существ, подобных их диким, отдаленным предкам...

Запись 6-я.

Конспект:

СЛУЧАЙ. ПРОКЛЯТОЕ "ЯСНО". 24 ЧАСА.

Повторяю: я вменил себе в обязанность писать, ничего не утаивая.

Поэтому, как ни грустно, должен отметить здесь, что, очевидно, даже у нас

процесс отвердения, кристаллизации жизни еще не закончился, до идеала еще

несколько ступеней. Идеал (это ясно) там, где уже ничего не случается, а у

нас... Вот не угодно ли: в Государственной Газете сегодня читаю, что на

площади Куба через два дня состоится праздник Правосудия. Стало быть, опять

какой-то из нумеров нарушил ход великой Государственной Машины, опять

случилось что-то непредвиденное, непредвычислимое.

И, кроме того, нечто случилось со мной. Правда, это было в течение

Личного Часа, т. е. в течение времени, специально отведенного для

непредвиденных обстоятельств, но все же...

Около 16 (точнее, без десяти 16) я был дома. Вдруг - телефон.

- Д-503? - женский голос.

- Да.

- Свободны?

- Да.

- Это я, I-330. Я сейчас залечу за вами, и мы отправимся в Древний

Дом. Согласны?

I-330... Эта I меня раздражает, отталкивает - почти пугает. Но именно

потому-то я и сказал: да.

Через 5 минут мы были уже на аэро. Синяя майская майолика неба и легкое

солнце на своем золотом аэро жужжит следом за нами, не обгоняя и не

отставая. Но там, впереди, белеет бельмом облако, нелепое, пухлое, как щеки

старинного "купидона", и это как-то мешает. Переднее окошко поднято, ветер,

сохнут губы, поневоле их все время облизываешь и все время думаешь о губах.

Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна - там, за Стеною. Затем

легкое, невольное замирание сердца - вниз, вниз, вниз, как с крутой горы,

- и мы у Древнего Дома.

Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную

скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери -

старуха, вся сморщенная и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли

внутрь, рот как-то зарос - и было совсем невероятно, чтобы она заговорила.

И все же заговорила.

- Ну что, милые, домик мой пришли поглядеть? - И морщины засияли (т.

е., вероятно, сложились лучеобразно, что и создало впечатление "засияли") .

- Да, бабушка, опять захотелось, - сказала ей I.

Морщинки сияли:

- Солнце-то, а? Ну что, что? Ах, проказница, ах, проказница! Зна-ю,

знаю! Ну, ладно: одни идите, я уж лучше тут, на солнце...

Гм... Вероятно, моя спутница - тут частый гость. Мне хочется что-то с

себя стряхнуть - мешает: вероятно, все тот же неотвязный зрительный образ:

облако на гладкой синей майолике.

Когда поднимались по широкой, темной лестнице, I сказала:

- Люблю я ее - старуху эту.

- За что?

- А не знаю. Может быть - за ее рот. А может быть - ни за что.

Просто так.

Я пожал плечами. Она продолжала, улыбаясь чуть-чуть, а может быть, даже

совсем не улыбаясь:

- Я чувствую себя очень виноватой. Ясно, что должна быть не

"просто-так-любовь", а "потому-что-любовь". Все стихии должны быть...

- Ясно... - начал я, тотчас же поймал себя на этом слове и украдкой

заглянул на I: заметила или нет?

Она смотрела куда-то вниз; глаза были опущены - как шторы.

Вспомнилось: вечером, около 22, проходишь по проспекту, и среди ярко

освещенных, прозрачных клеток - темные, с опущенными шторами, и там, за

шторами - == Что у ней там, за шторами? Зачем она сегодня позвонила, и

зачем все это?

Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь - и мы в мрачном,

беспорядочном помещении (это называлось у них "квартира"). Тот самый,

странный, "королевский" музыкальный инструмент - и дикая, неорганизованная,

сумасшедшая, как тогдашняя музыка, пестрота красок и форм. Белая плоскость

вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних

книг; желтая бронза - канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией,

не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели.

Я с трудом выносил этот хаос. Но у моей спутницы был, по-видимому,

более крепкий организм.

- Это - самая моя любимая... - и вдруг будто спохватилась -

укус-улыбка, белые острые зубы. - Точнее: самая нелепая из всех их

"квартир".

- Или еще точнее: государств, - поправил я. - Тысячи

микроскопических, вечно воюющих государств, беспощадных, как...

- Ну да, ясно... - по-видимому, очень серьезно сказала I.

Мы прошли через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в

ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова комнаты, мерцание

зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный "камин",

большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее - прекрасное, прозрачное,

вечное - стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.

- И подумать: здесь "просто-так-любили", горели, мучились... (опять

опущенная штора глаз). - Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой

энергии. не правда ли?

Она говорила как-то из меня, говорила мои мысли. Но в улыбке у ней был

все время этот раздражающий икс. Там, за шторами, в ней происходило что-то

такое - не знаю что, что выводило меня из терпения, мне хотелось спорить с

ней, кричать на нее (именно так), но приходилось соглашаться - не

согласиться было нельзя.

Вот остановились перед зеркалом. В этот момент я видел только ее глаза.

Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые

"квартиры", - человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна

внутри: глаза. Она как будто угадала - обернулась. "Ну, вот мои глаза. Ну?"

(Это, конечно, молча.)

Передо мною два жутко-темных окна, и внутри такая неведомая, чужая

жизнь. Я видел только огонь - пылает там какой-то свой "камин" - и

какие-то фигуры, похожие...

Это, конечно, было естественно: я увидел там отраженным себя. Но было

неестественно и непохоже на меня (очевидно, это было удручающее действие

обстановки) - я определенно почувствовал себя пойманным, посаженным в эту

дикую клетку, почувствовал себя захваченным в дикий вихрь древней жизни.

- Знаете что, - сказала I, - выйдите на минуту в соседнюю комнату.

- Голос ее был слышен оттуда, изнутри, из-за темных окон-глаз, где пылал

камин.

Я вышел, сел. С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно

улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов

(кажется, Пушкина). Отчего я сижу вот - и покорно выношу эту улыбку, и

зачем все это: зачем я здесь, отчего это нелепое состояние? Эта

раздражающая, отталкивающая женщина, странная игра...

Там стукнула дверь шкафа, шуршал шелк, я с трудом удерживался, чтобы не

пойти туда, и - == точно не помню: вероятно, хотелось наговорить ей очень

резких вещей.

Но она уже вышла. Была в коротком, старинном ярко-желтом платье, черной

шляпе, черных чулках. Платье легкого шелка - мне было ясно видно: чулки

очень длинные, гораздо выше колен, и открытая шея, тень между...

- Послушайте, вы, ясно, хотите оригинальничать, но неужели вы...

- Ясно, - перебила I, - быть оригинальным - это значит как-то

выделиться среди других. Следовательно, быть оригинальным - это нарушить

равенство... И то, что на идиотском языке древних называлось "быть

банальным", у нас значит: только исполнять свой долг. Потому что...

- Да, да, да! Именно. - Я не выдержал. - И вам нечего, нечего...

Она подошла к статуе курносого поэта и, завесив шторой дикий огонь

глаз, там, внутри, за своими окнами, сказала на этот раз, кажется,

совершенно серьезно (может быть, чтобы смягчить меня), сказала очень

разумную вещь:

- Не находите ли вы удивительным, что когда-то люди терпели вот таких

вот? И не только терпели - поклонялись им. Какой рабский дух! Не правда ли?

- Ясно... То есть я хотел... (это проклятое "ясно"!).

- Ну да, я понимаю. Но ведь, в сущности, это были владыки посильнее их

коронованных. Отчего они не изолировали, не истребили их? У нас...

- Да, у нас... - начал я. И вдруг она рассмеялась. Я просто вот видел

глазами этот смех: звонкую, крутую, гибко-упругую, как хлыст, кривую этого

смеха.


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 

Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.