|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее. Отсюда вы видите,
как великая сила логики очищает все, чего бы она ни коснулась. О, если бы и
вы, неведомые, познали эту божественную силу, если бы и вы научились идти за
ней до конца.
...Странно, я писал сегодня о высочайших вершинах в человеческой
истории, я все время дышал чистейшим горным воздухом мысли, а внутри как-то
облачно, паутинно и крестом - какой-то четырехлапый икс. Или это мои лапы,
и все оттого, что они были долго у меня перед глазами - мои лохматые лапы.
Я не люблю говорить о них - и не люблю их: это след дикой эпохи. Неужели во
мне действительно - -
Хотел зачеркнуть все это - потому что это выходит из пределов
конспекта. Но потом решил: не зачеркну. Пусть мои записи, как тончайший
сейсмограф, дадут кривую даже самых незначительных мозговых колебаний: ведь
иногда именно такие колебания служат предвестником - -
А вот уже абсурд, это уж действительно следовало бы зачеркнуть: нами
введены в русло все стихии - никаких катастроф не может быть.
И мне теперь совершенно ясно: странное чувство внутри - все от того же
самого моего квадратного положения, о каком я говорил вначале. И не во мне
икс (этого не может быть) - просто я боюсь, что какой-нибудь икс останется
в вас, неведомые мои читатели. Но я верю - вы не будете слишком строго
судить меня. Я верю - вы поймете, что мне так трудно писать, как никогда ни
одному автору на протяжении всей человеческой истории: одни писали для
современников, другие - для потомков, но никто никогда не писал для предков
или существ, подобных их диким, отдаленным предкам...
Запись 6-я.
Конспект:
СЛУЧАЙ. ПРОКЛЯТОЕ "ЯСНО". 24 ЧАСА.
Повторяю: я вменил себе в обязанность писать, ничего не утаивая.
Поэтому, как ни грустно, должен отметить здесь, что, очевидно, даже у нас
процесс отвердения, кристаллизации жизни еще не закончился, до идеала еще
несколько ступеней. Идеал (это ясно) там, где уже ничего не случается, а у
нас... Вот не угодно ли: в Государственной Газете сегодня читаю, что на
площади Куба через два дня состоится праздник Правосудия. Стало быть, опять
какой-то из нумеров нарушил ход великой Государственной Машины, опять
случилось что-то непредвиденное, непредвычислимое.
И, кроме того, нечто случилось со мной. Правда, это было в течение
Личного Часа, т. е. в течение времени, специально отведенного для
непредвиденных обстоятельств, но все же...
Около 16 (точнее, без десяти 16) я был дома. Вдруг - телефон.
- Д-503? - женский голос.
- Да.
- Свободны?
- Да.
- Это я, I-330. Я сейчас залечу за вами, и мы отправимся в Древний
Дом. Согласны?
I-330... Эта I меня раздражает, отталкивает - почти пугает. Но именно
потому-то я и сказал: да.
Через 5 минут мы были уже на аэро. Синяя майская майолика неба и легкое
солнце на своем золотом аэро жужжит следом за нами, не обгоняя и не
отставая. Но там, впереди, белеет бельмом облако, нелепое, пухлое, как щеки
старинного "купидона", и это как-то мешает. Переднее окошко поднято, ветер,
сохнут губы, поневоле их все время облизываешь и все время думаешь о губах.
Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна - там, за Стеною. Затем
легкое, невольное замирание сердца - вниз, вниз, вниз, как с крутой горы,
- и мы у Древнего Дома.
Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную
скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери -
старуха, вся сморщенная и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли
внутрь, рот как-то зарос - и было совсем невероятно, чтобы она заговорила.
И все же заговорила.
- Ну что, милые, домик мой пришли поглядеть? - И морщины засияли (т.
е., вероятно, сложились лучеобразно, что и создало впечатление "засияли") .
- Да, бабушка, опять захотелось, - сказала ей I.
Морщинки сияли:
- Солнце-то, а? Ну что, что? Ах, проказница, ах, проказница! Зна-ю,
знаю! Ну, ладно: одни идите, я уж лучше тут, на солнце...
Гм... Вероятно, моя спутница - тут частый гость. Мне хочется что-то с
себя стряхнуть - мешает: вероятно, все тот же неотвязный зрительный образ:
облако на гладкой синей майолике.
Когда поднимались по широкой, темной лестнице, I сказала:
- Люблю я ее - старуху эту.
- За что?
- А не знаю. Может быть - за ее рот. А может быть - ни за что.
Просто так.
Я пожал плечами. Она продолжала, улыбаясь чуть-чуть, а может быть, даже
совсем не улыбаясь:
- Я чувствую себя очень виноватой. Ясно, что должна быть не
"просто-так-любовь", а "потому-что-любовь". Все стихии должны быть...
- Ясно... - начал я, тотчас же поймал себя на этом слове и украдкой
заглянул на I: заметила или нет?
Она смотрела куда-то вниз; глаза были опущены - как шторы.
Вспомнилось: вечером, около 22, проходишь по проспекту, и среди ярко
освещенных, прозрачных клеток - темные, с опущенными шторами, и там, за
шторами - == Что у ней там, за шторами? Зачем она сегодня позвонила, и
зачем все это?
Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь - и мы в мрачном,
беспорядочном помещении (это называлось у них "квартира"). Тот самый,
странный, "королевский" музыкальный инструмент - и дикая, неорганизованная,
сумасшедшая, как тогдашняя музыка, пестрота красок и форм. Белая плоскость
вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних
книг; желтая бронза - канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией,
не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели.
Я с трудом выносил этот хаос. Но у моей спутницы был, по-видимому,
более крепкий организм.
- Это - самая моя любимая... - и вдруг будто спохватилась -
укус-улыбка, белые острые зубы. - Точнее: самая нелепая из всех их
"квартир".
- Или еще точнее: государств, - поправил я. - Тысячи
микроскопических, вечно воюющих государств, беспощадных, как...
- Ну да, ясно... - по-видимому, очень серьезно сказала I.
Мы прошли через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в
ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова комнаты, мерцание
зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный "камин",
большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее - прекрасное, прозрачное,
вечное - стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.
- И подумать: здесь "просто-так-любили", горели, мучились... (опять
опущенная штора глаз). - Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой
энергии. не правда ли?
Она говорила как-то из меня, говорила мои мысли. Но в улыбке у ней был
все время этот раздражающий икс. Там, за шторами, в ней происходило что-то
такое - не знаю что, что выводило меня из терпения, мне хотелось спорить с
ней, кричать на нее (именно так), но приходилось соглашаться - не
согласиться было нельзя.
Вот остановились перед зеркалом. В этот момент я видел только ее глаза.
Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые
"квартиры", - человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна
внутри: глаза. Она как будто угадала - обернулась. "Ну, вот мои глаза. Ну?"
(Это, конечно, молча.)
Передо мною два жутко-темных окна, и внутри такая неведомая, чужая
жизнь. Я видел только огонь - пылает там какой-то свой "камин" - и
какие-то фигуры, похожие...
Это, конечно, было естественно: я увидел там отраженным себя. Но было
неестественно и непохоже на меня (очевидно, это было удручающее действие
обстановки) - я определенно почувствовал себя пойманным, посаженным в эту
дикую клетку, почувствовал себя захваченным в дикий вихрь древней жизни.
- Знаете что, - сказала I, - выйдите на минуту в соседнюю комнату.
- Голос ее был слышен оттуда, изнутри, из-за темных окон-глаз, где пылал
камин.
Я вышел, сел. С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно
улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов
(кажется, Пушкина). Отчего я сижу вот - и покорно выношу эту улыбку, и
зачем все это: зачем я здесь, отчего это нелепое состояние? Эта
раздражающая, отталкивающая женщина, странная игра...
Там стукнула дверь шкафа, шуршал шелк, я с трудом удерживался, чтобы не
пойти туда, и - == точно не помню: вероятно, хотелось наговорить ей очень
резких вещей.
Но она уже вышла. Была в коротком, старинном ярко-желтом платье, черной
шляпе, черных чулках. Платье легкого шелка - мне было ясно видно: чулки
очень длинные, гораздо выше колен, и открытая шея, тень между...
- Послушайте, вы, ясно, хотите оригинальничать, но неужели вы...
- Ясно, - перебила I, - быть оригинальным - это значит как-то
выделиться среди других. Следовательно, быть оригинальным - это нарушить
равенство... И то, что на идиотском языке древних называлось "быть
банальным", у нас значит: только исполнять свой долг. Потому что...
- Да, да, да! Именно. - Я не выдержал. - И вам нечего, нечего...
Она подошла к статуе курносого поэта и, завесив шторой дикий огонь
глаз, там, внутри, за своими окнами, сказала на этот раз, кажется,
совершенно серьезно (может быть, чтобы смягчить меня), сказала очень
разумную вещь:
- Не находите ли вы удивительным, что когда-то люди терпели вот таких
вот? И не только терпели - поклонялись им. Какой рабский дух! Не правда ли?
- Ясно... То есть я хотел... (это проклятое "ясно"!).
- Ну да, я понимаю. Но ведь, в сущности, это были владыки посильнее их
коронованных. Отчего они не изолировали, не истребили их? У нас...
- Да, у нас... - начал я. И вдруг она рассмеялась. Я просто вот видел
глазами этот смех: звонкую, крутую, гибко-упругую, как хлыст, кривую этого
смеха.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|