|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
видно: что там - дальше, выше. Древние знали, что там их величайший,
скучающий скептик - Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое,
непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. Знание,
абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, - это вера. У меня была
твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот -
Я - перед зеркалом. И первый раз в жизни - именно так, первый раз в
жизни - вижу себя ясно, отчетливо, сознательно - с изумлением вижу себя,
как кого-то "его". Вот я - он: черные, прочерченные по прямой брови; и
между ними - как шрам - вертикальная морщина (не знаю, была ли она
раньше). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи: и за этой
сталью... оказывается, я никогда не знал, что там. И из "там" (это "там"
одновременно и здесь, и бесконечно далеко) - из "там" я гляжу на себя - на
него, и твердо знаю: он - с прочерченными по прямой бровями - посторонний,
чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я - не -
он...
Нет: точка. Все это - пустяки, и все эти нелепые ощущения - бред,
результат вчерашнего отравления... Чем: глотком зеленого яда - или ею? Все
равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться
и сбиться человеческий - такой точный и острый - разум. Тот разум, который
даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой -
посредством...
Щелк нумератора - и цифры: R-13. Пусть, я даже рад: сейчас одному мне
было бы...
Через 20 минут:
На плоскости бумаги, в двухмерном мире - эти строки рядом, но в другом
мире... Я теряю цифроощущение: 20 минут - это может быть 200 или
200000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово,
записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога
на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати - и с любопытством
смотрели, как вы, вы же - корчитесь на этой кровати.
Когда вошел R-13, я был совершенно спокоен и нормален. С чувством
искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось
хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен,
уничтожен тот безумец.
- ...И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж
Машины Благодетеля, я бы непременно - непременно как-нибудь нанес на этом
чертеже ваши хореи, - закончил я.
Вдруг вижу: у R - матовеют глаза, сереют губы.
- Что с вами?
- Что-что? Ну... Ну просто надоело: все кругом - приговор, приговор.
Не желаю больше об этом - вот и все. Ну, не желаю!
Он насупился, тер затылок - этот свой чемоданчик с посторонним,
непонятным мне багажом. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил,
развертывает, развернул - залакировались смехом глаза, вскочил.
- А вот для вашего "[Интеграла]" я сочиняю... это - да! Это вот да!
Прежний: губы шлепают, брызжут, слова хлещут фонтаном.
- Понимаете ("п" - фонтан) - древняя легенда о рае... Это ведь о
нас, о теперь. Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю - был предоставлен выбор:
или счастье без свободы - или свобода без счастья, третьего не дано. Они,
олухи, выбрали свободу - и что же: понятно - потом века тосковали об
оковах. Об оковах - понимаете, - вот о чем мировая скорбь. Века! И только
мы снова догадались, как вернуть счастье... Нет, вы дальше - дальше
слушайте! Древний Бог и мы - рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу
окончательно одолеть диавола - это ведь он толкнул людей нарушить запрет и
вкусить пагубной свободы, он - змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему
- тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и
Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все - очень просто, райски, детски
просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители - все это
добро, все это - величественно, прекрасно, благородно, возвышенно,
кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу - то есть наше
счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову - этика,
неэтика... Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? И при
этом тон серьезнейший... понимаете? Штучка, а?
Ну еще бы не понять. Помню, я подумал: "Такая у него нелепая,
асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум". И оттого он так
близок мне - настоящему мне (я все же считаю прежнего себя - настоящим,
все теперешнее - это, конечно, только болезнь).
R, очевидно, прочел это у меня на лбу, обнял меня за плечи, захохотал.
- Ах вы... Адам! Да, кстати, насчет Евы...
Он порылся в кармане, вытащил записную книжку, перелистал.
- Послезавтра... нет: через два дня - у О розовый талон к вам. Так
как вы? По-прежнему? Хотите, чтобы она...
- Ну да, ясно.
- Так и скажу. А то сама она, видите ли, стесняется... Такая, я вам
скажу, история! Меня она только так, розово-талонно, а вас... И не говорит,
что это четвертый влез в наш треугольник. Кто - кайтесь, греховодник, ну?
Во мне взвился занавес, и - шелест шелка, зеленый флакон, губы... И ни
к чему, некстати - у меня вырвалось (если бы я удержался!):
- А скажите: вам когда-нибудь случалось пробовать никотин или
алкоголь?
R подобрал губы, поглядел на меня исподлобья. Я совершенно ясно слышал
его мысли: "Приятель-то ты приятель... А все-таки..." И ответ:
- Да как сказать? Собственно - нет. Но я знал одну женщину...
- I, - закричал я.
- Как... вы - вы тоже с нею? - налился смехом, захлебнулся и сейчас
брызнет.
Зеркало у меня висело так, что смотреться в него надо было через стол:
отсюда, с кресла, я видел только свой лоб и брови.
И вот я - настоящий - увидел в зеркале исковерканную прыгающую прямую
бровей, и я настоящий - услышал дикий, отвратительный крик:
- Что "тоже"? Нет: что такое "тоже"? Нет - я требую.
Распяленные негрские губы. Вытаращенные глаза... Я - настоящий крепко
схватил за шиворот этого Другого себя - дикого, лохматого, тяжело дышащего.
Я - настоящий - сказал ему, R:
- Простите меня, ради Благодетеля. Я совсем болен, не сплю. Не
понимаю, что со мной...
Толстые губы мимолетно усмехнулись:
- Да-да-да! Я понимаю - я понимаю! Мне все это знакомо... разумеется,
теоретически. Прощайте!
В дверях повернулся черным мячиком - назад к столу, бросил на стол
книгу:
- Последняя моя... Нарочно принес - чуть не забыл. Прощайте... - "п"
брызнуло в меня, укатился...
Я - один. Или вернее: наедине с этим, другим "я". Я - в кресле, и,
положив нога на ногу, из какого-то "там" с любопытством гляжу, как я - я же
- корчусь на кровати.
Отчего - ну отчего целых три года я и О - жили так дружески - и
вдруг теперь одно только слово о той, об... Неужели все это сумасшествие -
любовь, ревность - не только в идиотских древних книжках? И главное - я!
Уравнения, формулы, цифры - и... это - ничего не понимаю! Ничего... Завтра
же пойду к R и скажу, что - -
Неправда: не пойду. И завтра, и послезавтра - никогда больше не пойду.
Не могу, не хочу его видеть. Конец! Треугольник наш - развалился.
Я - один. Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой
тканью, если бы знать: что там - выше? И если бы знать: кто - я, какой -
я?
Запись 12-я.
Конспект:
ОГРАНИЧЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ. АНГЕЛ. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОЭЗИИ.
Мне все же кажется - я выздоровею, я могу выздороветь. Прекрасно спал.
Никаких этих снов или иных болезненных явлений. Завтра придет ко мне милая
О, все будет просто, правильно и ограничено, как круг. Я не боюсь этого
слова - "ограниченность": работа высшего, что есть в человеке - рассудка
- сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности, к раздроблению
бесконечности на удобные, легко переваримые порции - дифференциалы. В этом
именно божественная красота моей стихии - математики. И вот понимания этой
самой красоты как раз и не хватает той. Впрочем, это так - случайная
ассоциация.
Все это - под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про
себя скандирую колеса - и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади,
через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую
страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые,
распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое... он! Не хотелось мешать ему - и
я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут - не знаю: когда я входил
в вагон - его как будто не было.
Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо
подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то
зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного
шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову
опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как
много из того, о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.
В тот момент, когда я ощутил ангела-хранителя у себя за спиной, я
наслаждался сонетом, озаглавленным "Счастье". Думаю - не ошибусь, если
скажу, что это редкая по красоте и глубине мысли вещь. Вот первые четыре
строчки:
Вечно влюбленные дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире -
Неотрывающиеся дважды два...
И дальше все об этом: о мудром, вечном счастье таблицы умножения.
Всякий подлинный поэт - непременно Колумб. Америка и до Колумба
существовала века, но только Колумб сумел отыскать ее. Таблица умножения и
до R-13 существовала века, но только R-13 сумел в девственной чаще цифр
найти новое Эльдорадо. В самом деле: есть ли где счастье мудрее,
безоблачнее, чем в этом чудесном мире. Сталь - ржавеет; древний Бог -
создал древнего, т. е. способного ошибаться человека - и, следовательно,
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|