Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Мы (Евгений Замятин)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 


видно: что там - дальше, выше. Древние знали, что там их величайший,

скучающий скептик - Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое,

непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. Знание,

абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, - это вера. У меня была

твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот -

Я - перед зеркалом. И первый раз в жизни - именно так, первый раз в

жизни - вижу себя ясно, отчетливо, сознательно - с изумлением вижу себя,

как кого-то "его". Вот я - он: черные, прочерченные по прямой брови; и

между ними - как шрам - вертикальная морщина (не знаю, была ли она

раньше). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи: и за этой

сталью... оказывается, я никогда не знал, что там. И из "там" (это "там"

одновременно и здесь, и бесконечно далеко) - из "там" я гляжу на себя - на

него, и твердо знаю: он - с прочерченными по прямой бровями - посторонний,

чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я - не -

он...

Нет: точка. Все это - пустяки, и все эти нелепые ощущения - бред,

результат вчерашнего отравления... Чем: глотком зеленого яда - или ею? Все

равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться

и сбиться человеческий - такой точный и острый - разум. Тот разум, который

даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой -

посредством...

Щелк нумератора - и цифры: R-13. Пусть, я даже рад: сейчас одному мне

было бы...

Через 20 минут:

На плоскости бумаги, в двухмерном мире - эти строки рядом, но в другом

мире... Я теряю цифроощущение: 20 минут - это может быть 200 или

200000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово,

записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога

на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати - и с любопытством

смотрели, как вы, вы же - корчитесь на этой кровати.

Когда вошел R-13, я был совершенно спокоен и нормален. С чувством

искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось

хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен,

уничтожен тот безумец.

- ...И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж

Машины Благодетеля, я бы непременно - непременно как-нибудь нанес на этом

чертеже ваши хореи, - закончил я.

Вдруг вижу: у R - матовеют глаза, сереют губы.

- Что с вами?

- Что-что? Ну... Ну просто надоело: все кругом - приговор, приговор.

Не желаю больше об этом - вот и все. Ну, не желаю!

Он насупился, тер затылок - этот свой чемоданчик с посторонним,

непонятным мне багажом. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил,

развертывает, развернул - залакировались смехом глаза, вскочил.

- А вот для вашего "[Интеграла]" я сочиняю... это - да! Это вот да!

Прежний: губы шлепают, брызжут, слова хлещут фонтаном.

- Понимаете ("п" - фонтан) - древняя легенда о рае... Это ведь о

нас, о теперь. Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю - был предоставлен выбор:

или счастье без свободы - или свобода без счастья, третьего не дано. Они,

олухи, выбрали свободу - и что же: понятно - потом века тосковали об

оковах. Об оковах - понимаете, - вот о чем мировая скорбь. Века! И только

мы снова догадались, как вернуть счастье... Нет, вы дальше - дальше

слушайте! Древний Бог и мы - рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу

окончательно одолеть диавола - это ведь он толкнул людей нарушить запрет и

вкусить пагубной свободы, он - змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему

- тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и

Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все - очень просто, райски, детски

просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители - все это

добро, все это - величественно, прекрасно, благородно, возвышенно,

кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу - то есть наше

счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову - этика,

неэтика... Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? И при

этом тон серьезнейший... понимаете? Штучка, а?

Ну еще бы не понять. Помню, я подумал: "Такая у него нелепая,

асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум". И оттого он так

близок мне - настоящему мне (я все же считаю прежнего себя - настоящим,

все теперешнее - это, конечно, только болезнь).

R, очевидно, прочел это у меня на лбу, обнял меня за плечи, захохотал.

- Ах вы... Адам! Да, кстати, насчет Евы...

Он порылся в кармане, вытащил записную книжку, перелистал.

- Послезавтра... нет: через два дня - у О розовый талон к вам. Так

как вы? По-прежнему? Хотите, чтобы она...

- Ну да, ясно.

- Так и скажу. А то сама она, видите ли, стесняется... Такая, я вам

скажу, история! Меня она только так, розово-талонно, а вас... И не говорит,

что это четвертый влез в наш треугольник. Кто - кайтесь, греховодник, ну?

Во мне взвился занавес, и - шелест шелка, зеленый флакон, губы... И ни

к чему, некстати - у меня вырвалось (если бы я удержался!):

- А скажите: вам когда-нибудь случалось пробовать никотин или

алкоголь?

R подобрал губы, поглядел на меня исподлобья. Я совершенно ясно слышал

его мысли: "Приятель-то ты приятель... А все-таки..." И ответ:

- Да как сказать? Собственно - нет. Но я знал одну женщину...

- I, - закричал я.

- Как... вы - вы тоже с нею? - налился смехом, захлебнулся и сейчас

брызнет.

Зеркало у меня висело так, что смотреться в него надо было через стол:

отсюда, с кресла, я видел только свой лоб и брови.

И вот я - настоящий - увидел в зеркале исковерканную прыгающую прямую

бровей, и я настоящий - услышал дикий, отвратительный крик:

- Что "тоже"? Нет: что такое "тоже"? Нет - я требую.

Распяленные негрские губы. Вытаращенные глаза... Я - настоящий крепко

схватил за шиворот этого Другого себя - дикого, лохматого, тяжело дышащего.

Я - настоящий - сказал ему, R:

- Простите меня, ради Благодетеля. Я совсем болен, не сплю. Не

понимаю, что со мной...

Толстые губы мимолетно усмехнулись:

- Да-да-да! Я понимаю - я понимаю! Мне все это знакомо... разумеется,

теоретически. Прощайте!

В дверях повернулся черным мячиком - назад к столу, бросил на стол

книгу:

- Последняя моя... Нарочно принес - чуть не забыл. Прощайте... - "п"

брызнуло в меня, укатился...

Я - один. Или вернее: наедине с этим, другим "я". Я - в кресле, и,

положив нога на ногу, из какого-то "там" с любопытством гляжу, как я - я же

- корчусь на кровати.

Отчего - ну отчего целых три года я и О - жили так дружески - и

вдруг теперь одно только слово о той, об... Неужели все это сумасшествие -

любовь, ревность - не только в идиотских древних книжках? И главное - я!

Уравнения, формулы, цифры - и... это - ничего не понимаю! Ничего... Завтра

же пойду к R и скажу, что - -

Неправда: не пойду. И завтра, и послезавтра - никогда больше не пойду.

Не могу, не хочу его видеть. Конец! Треугольник наш - развалился.

Я - один. Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой

тканью, если бы знать: что там - выше? И если бы знать: кто - я, какой -

я?

Запись 12-я.

Конспект:

ОГРАНИЧЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ. АНГЕЛ. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОЭЗИИ.

Мне все же кажется - я выздоровею, я могу выздороветь. Прекрасно спал.

Никаких этих снов или иных болезненных явлений. Завтра придет ко мне милая

О, все будет просто, правильно и ограничено, как круг. Я не боюсь этого

слова - "ограниченность": работа высшего, что есть в человеке - рассудка

- сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности, к раздроблению

бесконечности на удобные, легко переваримые порции - дифференциалы. В этом

именно божественная красота моей стихии - математики. И вот понимания этой

самой красоты как раз и не хватает той. Впрочем, это так - случайная

ассоциация.

Все это - под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про

себя скандирую колеса - и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади,

через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую

страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые,

распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое... он! Не хотелось мешать ему - и

я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут - не знаю: когда я входил

в вагон - его как будто не было.

Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо

подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то

зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного

шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову

опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как

много из того, о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.

В тот момент, когда я ощутил ангела-хранителя у себя за спиной, я

наслаждался сонетом, озаглавленным "Счастье". Думаю - не ошибусь, если

скажу, что это редкая по красоте и глубине мысли вещь. Вот первые четыре

строчки:

Вечно влюбленные дважды два,

Вечно слитые в страстном четыре,

Самые жаркие любовники в мире -

Неотрывающиеся дважды два...

И дальше все об этом: о мудром, вечном счастье таблицы умножения.

Всякий подлинный поэт - непременно Колумб. Америка и до Колумба

существовала века, но только Колумб сумел отыскать ее. Таблица умножения и

до R-13 существовала века, но только R-13 сумел в девственной чаще цифр

найти новое Эльдорадо. В самом деле: есть ли где счастье мудрее,

безоблачнее, чем в этом чудесном мире. Сталь - ржавеет; древний Бог -

создал древнего, т. е. способного ошибаться человека - и, следовательно,


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 

Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.