|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
- Вы же не хотели пить одна?
- Характеру нет, голубчик, - ответила она просто. - Да и отравлена я, не попью некоторое время, удушье делается. От этого и подохну.
И вдруг, точно теперь только заметив его, удивленно вскинула глаза и захохотала.
- А, это ты! Тут еще, не ушел. Посиди, посиди! - С диким выражением глаз она сдернула вязаный платок, и снова зарозовели ее плечи и тонкие, нежные руки.
- И чего-то я закуталась? Тут и так жарко, а я... Это я его берегла, как же, нужно... Послушайте, вы бы сняли штаны. Тут таковские, тут можно без штанов. Может быть, у вас грязные кальсоны, так я вам дам свои. Ничего, что с разрезом? Послушайте, наденьте! Ну, миленький, ну, голубчик, ну, что вам стоит...
Она хохотала и, захлебываясь от хохота, просила его, протягивала руки. Потом быстро соскользнула на пол, стала на колени и, ловя его руки, умоляла:
- Ну, голубчик, ну, миленький, я вам ручки расцелую!..
Он отодвинулся и с угрюмой тоскою сказал:
- За что вы меня, Люба? Что я вам сделал? Я так хорошо к вам отношусь... За что вы меня, за что? Разве я обидел вас? Ну, если обидел, простите. Ведь я совсем в этом, во всех этих делах... несведущ.
Передернув презрительно голыми плечами, Люба гибко поднялась с колен и села. Дышала она трудно.
- Значит, не наденете? А жалко, я бы посмотрела.
Он начал говорить что-то, запнулся и продолжал нерешительно, растягивая слова:
- Послушайте, Люба... Конечно, я... все это пустяки. И если вы уже так хотите, то... можно потушить огонь. Потушите огонь, Люба.
- Что? - удивилась девушка и широко открыла глаза.
- Я хочу сказать, - заторопился он: - что вы женщина, и я... Конечно, я был неправ... Вы не думайте, что это жалость, Люба, нет, вовсе нет... Я и сам... Потушите огонь, Люба.
Смущенно улыбнувшись, он протянул к ней руки с неуклюжей ласковостью человека, который никогда не имел" дела с женщинами. И увидел: сцепив напряженно пальцы, она поднесла их к подбородку и точно вся превратились в одно огромное, задержанное в поднятой груди дыхание. И глаза у нее стали огромные, и смотрели они с ужасом, с тоской, с невыносимым презрением.
- Что вы, Люба? - отшатнулся он.
И с холодным ужасом, почти тихо, она произнесла, не разжимая пальцев:
- Ах, негодяй! Боже мой, какой же ты негодяй!
И, багрово-красный от стыда, отвергнутый, оскорбленный тем, что сам оскорбил, он топнул ногою и бросил в широко открытые глаза, в их безбрежный ужас и тоску, короткие, грубые слова:
- Проститутка! Дрянь! Молчи!
Но она тихо качала головою и повторяла:
- Боже мой! Боже мой, какой же ты негодяй!
- Молчи, дрянь! Ты пьяна. Ты с ума сошла. Ты думаешь, мне нужно твое поганое тело. Ты думаешь, для такой я себя берег, как ты. Дрянь, бить тебя надо! - Он размахнулся рукою, чтобы дать пощечину, но не ударил.
- Боже мой! Боже мой!
- И их еще жалеют! Истреблять их надо, эту мерзость, эту мерзость. И тех, кто с вами, всю эту сволочь... И это обо мне, обо мне ты смела подумать! - Он крепко сжал ее руки и бросил ее на стул.
- Хороший! Да? Хороший? - хохотала она в восторге, будто обрадовалась безмерно.
- Да, хороший! Честный всю жизнь! Чистый! А ты? А кто ты, дрянь, зверюка несчастная?
- Хороший! - упивалась она восторгом.
- Да, хороший. Послезавтра я пойду на смерть для людей, а ты - а ты? Ты с палачами моими спать будешь. Зови сюда своих офицеров. Я брошу им тебя под ноги: берите вашу падаль. Зови!
Люба медленно встала. И когда он, бурно взволнованный, гордый, с широко раздувающимися ноздрями, взглянул на нее, то встретил такой же гордый и еще более презрительный взгляд. Даже жалость как будто светилась в надменных глазах проститутки, вдруг чудом поднявшейся на ступень невидимого престола и оттуда с холодным и строгим вниманием разглядывавшей у ног своих что-то маленькое, крикливое и жалкое. Уже не смеялась она, и волнения не было заметно, и глаз невольно искал ступенек, на которых стоит она, - так сверху вниз умела глядеть эта женщина.
- Ты что? - спросил он отступая, все еще яростный, но уже. поддающийся влиянию спокойного, надменного взгляда.
И строго, с зловещей убедительностью, за которой чувствовались миллионы раздавленных жизней, и моря горьких слез, и огненный непрерывный бунт возмущенной справедливости - она спросила:
- Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда я - плохая?
- Что? - не понял он сразу, вдруг ужаснувшись пропасти, которая у самых ног его раскрыла свой черный зев.
- Я давно тебя ждала.
- Ты меня ждала?
- Да. Хорошего ждала. Пять лет ждала, может, больше. Все они, какие приходили, жаловались, что подлецы они. Да подлецы они и есть. Мой писатель говорил сперва, что хороший, а потом сознался, что тоже подлец. Таких мне не нужно.
- Чего же тебе нужно?
- Тебя мне нужно, миленький. Тебя. Да, как раз такой. - Она внимательно и спокойно оглядела его с ног до головы и утвердительно кивнула бледной головой. - Да. Спасибо, что пришел.
Ему, ничего не боявшемуся, вдруг стало страшно.
- Чего же тебе надо? - повторил он, отступая.
- Надо было хорошего ударить, миленький, настоящего хорошего. А тех слюнтяев и бить не стоит, руки только марать. Ну вот и ударила, можно теперь и ручку себе поцеловать. Милая ручка, хорошего ударила!
Она засмеялась и действительно погладила и трижды поцеловала свою правую руку. Он дико смотрел на нее, и мысли его, такие медленные, теперь бежали с отчаянной быстротою; и уже приближалось, словно черная туча, то ужасное и непоправимое, как смерть.
- Ты что сказала... Что ты сказала?
- Я сказала: стыдно быть хорошим. А ты этого не знал?
- Не знал, - пробормотал он, вдруг глубоко задумавшись и даже как будто забывши про нее. Сел.
- Ну вот, узнай.
Говорила она спокойно, и только по тому, как ходила под рубашкой грудь, заметно было глубокое волнение, сдушенный тысячеголосый крик.
- Ну, узнал?
- Что? - очнулся он.
- Узнал, говорю?
- Погоди!
- Погожу, миленький. Пять лет ждала, а теперь пять минуток да не погодить!
Она опустилась на стул и, точно в предчувствии какой-то необыкновенной радости, заломила голые руки и закрыла глаза:
- Ах, миленький, миленький ты мой!..
- Ты сказала, стыдно быть хорошим?
- Да, миленький, стыдно.
- Так ведь это!.. - Он в страхе остановился.
- То-то и есть. Испугался? Ничего, ничего. Это сначала только страшно.
- А потом?
- Вот останешься со мною и узнаешь, что потом.
Он не понял.
- Как останусь?
Удивилась, в свою очередь, девушка:
- Да разве теперь, после этого, тебе можно куда-нибудь идти? Смотри, миленький, не обманывай. Ведь не подлец же ты, как другие, А хороший - так останешься, никуда не пойдешь. Недаром же я тебя ждала.
- Ты с ума сошла! - сказал он резко.
Она строго поглядела на него и даже погрозила пальцем.
- Нехорошо. Не говори так. Раз пришла к тебе правда, поклонись ей низко, а не говори: ты с ума сошла. Это мой писатель говорит: ты с ума сошла! - так на то он и подлец. А ты будь честный.
- А вдруг не останусь? - мрачно усмехнулся он побелевшими искривленными губами.
- Останешься! - сказала она с уверенностью. - Куда тебе идти теперь? Тебе некуда идти. Ты честный. У подлеца дорог много, а у честного одна. Это я еще тогда поняла, как ты мне руку поцеловал. Дурак, думаю, а честный. Ты не обижаешься, что я дураком тебя сочла? Да ты сам виноват. Зачем ты невинность свою мне предлагал? Думал: дам ей невинность мою, она и отступится. Ах, дурачок, дурачок! Сперва я даже обиделась: что же это, думаю, даже за человека не считает; а потом вижу, что и это тоже от хорошести от твоей. И так ты рассчитывал: отдам ей невинность и оттого, что отдам, стану я еще невиннее, и получится у меня вроде как бы неразменный рубль. Я его нищему, а он ко мне назад. Я его нищему, а он ко мне назад. Нет, миленький, этот номер не пройдет.
- Не пройдет?
- Не-е-т, миленький, - протянула она: - не на дуру напал. Я купцов-то этих достаточно насмотрелась: награбит миллионы, а потом даст целковый на церковь да и думает, что прав. Нет, миленький, ты мне всю церковь построй. Ты мне самое дорогое дай, что у тебя есть, а то невинность! Может, и невинность-то только потому и отдаешь, что самому не нужна стала, заплесневела. Невеста у тебя есть?
- Нет.
- А будь невеста и жди она тебя завтра с цветами, да с поцелуями, да с любовью - отдал бы невинность или нет?
- Не знаю, - сказал он задумчиво.
- Вот то-то и есть. Сказал бы: лучше жизнь мою возьми, а честь мою оставь! Что подешевле, то и отдаешь. Нет, ты мне самое дорогое отдай, такое, без чего сам не можешь жить, вот!
- Да зачем я отдам? Зачем?
- Как живем? Да все затем же, чтобы стыдно не было.
- Люба, - воскликнул он в удивлении: - послушай, да ведь ты сама...
- Хорошая, хочешь сказать? Слыхала и это. От писательчика моего не раз слыхала. Только это, миленький, неправда. Самая я настоящая девка. Вот останешься, узнаешь.
- Да не останусь же я! - крикнул он сквозь зубы.
- Не кричи, миленький. Криком против правды ничего не сделаешь. Правда как смерть - придет, так принимай, какая ни на есть. С правдой тяжело, миленький, встретиться, по себе знаю, - и шепотом, глядя ему прямо в глаза, добавила: - Бог-то ведь тоже хороший!
- Ну?
- Больше ничего... Сам понимай, а я ничего говорить не стану. Только вот уже пять лет, как в церкви не была. Вот она, правда-то!
Правда, какая правда? Что это еще за новый, неизвестный ужас, которого не знал он ни перед лицом смерти, ни перед лицом самой жизни? Правда!
Скуластый, крепкоголовый, знающий только "да" и "нет", он сидел, опершись головою о руки, и медленно переводил глаза, будто с одного края жизни до другого края ее. И распадалась жизнь, как плохо склеенный запертый ящичек, попавший под осенний дождь, и в жалких обломках ее нельзя было узнать недавнего прекрасного целого, чистого хранилища души его. Он вспоминал милых, родных людей, с которыми он жил всю жизнь и работал в дивном единении радости и горя, - и они казались чужими, и жизнь их непонятной, и работа их бессмысленной. Точно вдруг взял кто-то его душу мощными руками и переломил ее, как палку о жесткое колено, и далеко разбросил концы. Только несколько часов он здесь; только несколько часов он оттуда, - а кажется, будто всю жизнь он здесь, против этой полуголой женщины, слушает далекую музыку и треньканье шпор, и не уходил никуда. И не знает, вверху он или внизу, - знает только, что он против, мучительно против всего того, что только что, еще сегодня днем, составляло его жизнь и его душу. Стыдно быть хорошим.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Скачать полный текст (263 Кб)
Перейти на страницу автора
|