Главная / Стихи / Проза / Биографии

Поиск:
 

Классикару

Мы (Евгений Замятин)


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 


слышал: весь тикаю - как часы. И стрелки во мне - сейчас перешагнут через

какую-то цифру, я сделаю что-то такое, что уже нельзя будет назад. Ей нужно,

чтобы кто-то там думал: она - у меня. А мне нужна она, и что мне за дело до

ее "нужно". Я не хочу быть чужими шторами - не хочу, и все.

Сзади - знакомая, плюхающая, как по лужам, походка. Я уже не

оглядываюсь, знаю: S. Пойдет за мною до самых дверей - и потом, наверное,

будет стоять внизу, на тротуаре, и буравчиками ввинчиваться туда, наверх, в

мою комнату - пока там не упадут, скрывая чье-то преступление, шторы...

Он, Ангел-Хранитель, поставил точку. Я решил: нет. Я решил.

Когда я поднялся в комнату и повернул выключатель - я не поверил

глазам: возле моего стола стояла О. Или, вернее, - висела: так висит

пустое, снятое платье - под платьем у нее как будто уж не было ни одной

пружины, беспружинными были руки, ноги, беспружинный, висячий голос.

- Я - о своем письме. Вы получили его? Да? Мне нужно знать ответ, мне

нужно - сегодня же.

Я пожал плечами. Я с наслаждением - как будто она была во всем

виновата - смотрел на ее синие, полные до краев глаза - медлил с ответом.

И, с наслаждением, втыкая в нее по одному слову, сказал:

- Ответ? Что ж... Вы правы. Безусловно. Во всем.

- Так значит... (улыбкою прикрыта мельчайшая дрожь, но я вижу). Ну,

очень хорошо! Я сейчас - я сейчас уйду.

И висела над столом. Опущенные глаза, ноги, руки. На столе еще лежит

скомканный розовый талон [той]. Я быстро развернул эту свою рукопись - "МЫ"

- ее страницами прикрыл талон (быть может, больше от самого себя, чем от

О).

- Вот - все пишу. Уже сто семьдесят страниц... Выходит такое что-то

неожиданное...

Голос - тень голоса:

- А помните... я вам тогда на седьмой странице... Я вам тогда капнула

- и вы...

Синие блюдечки - через край, неслышные, торопливые капли - по щекам,

вниз, торопливые через край - слова:

- Я не могу, я сейчас уйду... я никогда больше, и пусть. Но только я

хочу - я должна от вас ребенка - оставьте мне ребенка, и я уйду, я уйду!

Я видел: она вся дрожала под юнифой, и чувствовал: я тоже сейчас - -

Я заложил назад руки, улыбнулся:

- Что? Захотелось Машины Благодетеля?

И на меня - все так же, ручьями через плотины - слова:

- Пусть! Но ведь я же почувствую - я почувствую его в себе. И хоть

несколько дней... Увидеть - только раз увидеть у него складочку вот тут -

как там - как на столе. Один день!

Три точки: она, я - и там на столе кулачок с пухлой складочкой...

Однажды в детстве, помню, нас повели на аккумуляторную башню. На самом

верхнем пролете я перегнулся через стеклянный парапет, внизу - точки-люди,

и сладко тикнуло сердце: "А что, если?" Тогда я только еще крепче ухватился

за поручни; теперь - я прыгнул вниз.

- Так вы хотите? Совершенно сознавая, что...

Закрытые - как будто прямо в лицо солнцу - глаза. Мокрая, сияющая

улыбка.

- Да, да! Хочу!

Я выхватил из-под рукописи розовый талон - той - и побежал вниз, к

дежурному. О схватила меня за руку, что-то крикнула, но что - я понял

только потом, когда вернулся.

Она сидела на краю постели, руки крепко зажаты в коленях.

- Это... это ее талон?

- Не все ли равно. Ну - ее, да.

Что-то хрустнуло. Скорее всего - О просто шевельнулась. Сидела, руки в

коленях, молчала.

- Ну? Скорее... - Я грубо стиснул ей руку, и красные пятна (завтра -

синяки) у ней на запястье, там - где пухлая детская складочка.

Это - последнее. Затем - повернут выключатель, мысли гаснут, тьма,

искры - и я через парапет вниз...

Запись 20-я.

Конспект:

РАЗРЯД. МАТЕРИАЛ ИДЕЙ. НУЛЕВОЙ УТЕС.

Разряд - самое подходящее определение. Теперь я вижу, что это было

именно как электрический разряд. Пульс моих последних дней становится все

суше, все чаще, все напряженней - полюсы все ближе - сухое потрескивание

- еще миллиметр: взрыв, потом - тишина.

Во мне теперь очень тихо и пусто - как в доме, когда все ушли и лежишь

один, больной, и так ясно слышишь отчетливое металлическое постукивание

мыслей.

Быть может, этот "разряд" излечил меня, наконец, от моей мучительной

"души" - и я снова стал, как все мы. По крайней мере, сейчас я без всякой

боли мысленно вижу О на ступенях Куба, вижу ее в Газовом Колоколе. И если

там, в Операционном, она назовет мое имя - пусть: в последний момент - я

набожно и благодарно лобызну карающую руку Благодетеля. У меня по отношению

к Единому Государству есть это право - понести кару, и этого права я не

уступлю. Никто из нас, нумеров, не должен, не смеет отказаться от этого

единственного своего - тем ценнейшего - права.

...Тихонько, металлически-отчетливо постукивают мысли; неведомый аэро

уносит меня в синюю высь моих любимых абстракций. И я вижу, как здесь - в

чистейшем, разреженном воздухе - с легким треском, как пневматическая

шина,- лопается мое рассуждение "о действенном праве". И я вижу ясно, что

это только отрыжка нелепого предрассудка древних - их идеи о "праве".

Есть идеи глиняные - и есть идеи, навеки изваянные из золота или

драгоценного нашего стекла. И чтобы определить материал идеи, нужно только

капнуть на него сильнодействующей кислотой, Одну из таких кислот знали и

древние: reductio ad finem. Кажется, это называлось у них так; но они

боялись этого яда, они предпочитали видеть хоть какое-нибудь, хоть глиняное,

хоть игрушечное небо, чем синее ничто. Мы же - слава Благодетелю -

взрослые, и игрушки нам не нужны.

Так вот - если капнуть на идею "права". Даже у древних - наиболее

взрослые знали: источник права - сила, право - функция от силы. И вот -

две чашки весов: на одной - грамм, на другой - тонна, на одной - "я", на

другой - "Мы", Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у "я" могут

быть какие-то "права" по отношению к Государству, и допускать, что грамм

может уравновесить тонну, - это совершенно одно и то же. Отсюда -

распределение: тонне - права, грамму - обязанности; и естественный путь от

ничтожества к величию: забыть, что ты - грамм и почувствовать себя

миллионной долей тонны...

Вы, пышнотелые, румяные венеряне, вы, закопченные, как кузнецы, ураниты

- я слышу в своей синей тишине ваш ропот. Но поймите же вы: все великое -

просто; поймите же: незыблемы и вечны только четыре правила арифметики. И

великой, незыблемой, вечной - пребудет только мораль, построенная на

четырех правилах. Это - последняя мудрость, это - вершина той пирамиды, на

которую люди - красные от пота, брыкаясь и хрипя, карабкались веками. И с

этой вершины - там, на дне, где ничтожными червями еще копошится нечто,

уцелевшее в нас от дикости предков - с этой вершины одинаковы: и

противозаконная мать - О, и убийца, и тот безумец, дерзнувший бросить

стихом в Единое Государство; и одинаков для них суд: довременная смерть. Это

- то самое божественное правосудие, о каком мечтали каменнодомовые люди,

освещенные розовыми наивными лучами утра истории: их "Бог" - хулу на Святую

Церковь - карал так же, как убийство.

Вы, ураниты, - суровые и черные, как древние испанцы, мудро умевшие

сжигать на кострах, - вы молчите, мне кажется, вы - со мною. Но я слышу:

розовые венеряне - что-то там о пытках, казнях, о возврате к варварским

временам. Дорогие мои: мне жаль вас - вы не способны

философски-математически мыслить.

Человеческая история идет вверх кругами - как аэро. Круги разные -

золотые, кровавые, но все они одинаково разделены на 360 градусов. И вот от

нуля - вперед: 10, 20, 200, 360 градусов - опять нуль. Да, мы вернулись к

нулю - да. Но для моего математически мыслящего ума ясно: нуль - совсем

другой, новый. Мы пошли от нуля вправо - мы вернулись к нулю слева и

потому: вместо плюса нуль - у нас минус нуль. Понимаете?

Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным, узким, острым,

как нож, утесом. В свирепой, косматой темноте, затаив дыхание, мы отчалили

от черной ночной стороны Нулевого Утеса. Века - мы, Колумбы, плыли, плыли,

мы обогнули всю землю кругом, и, наконец, ура! Салют - и все на мачты:

перед нами - другой, дотоле не ведомый бок Нулевого Утеса, озаренный

полярным сиянием Единого Государства, голубая глыба, искры радуги, солнца -

сотни солнц, миллиарды радуг...

Что из того, что лишь толщиною ножа отделены мы от другой стороны

Нулевого Утеса. Нож - самое прочное, самое бессмертное, самое гениальное из

всего, созданного человеком. Нож - был гильотиной, нож универсальный способ

разрешить все узлы, и по острию ножа идет путь парадоксов - единственно

достойный бесстрашного ума путь...

Запись 21-я.

Конспект:

АВТОРСКИЙ ДОЛГ. ЛЕД НАБУХАЕТ. САМАЯ ТРУДНАЯ ЛЮБОВЬ.

Вчера был ее день, а она - опять не пришла, и опять от нее -

невнятная, ничего не разъясняющая записка. Но я спокоен, совершенно спокоен.

Если я все же поступаю так, как это продиктовано в записке, если я все же

отношу к дежурному ее талон и затем, опустив шторы, сижу у себя в комнате

один - так это, разумеется, не потому, чтобы я был не в силах идти против

ее желания. Смешно! Конечно, нет. Просто - отделенный шторами от всех

пластыре-целительных улыбок, я могу спокойно писать вот эти самые страницы,

это первое. И второе: в ней, в I, я боюсь потерять, быть может, единственный

ключ к раскрытию всех неизвестных (история со шкафом, моя временная смерть и

так далее). А раскрыть их - я теперь чувствую себя обязанным, просто даже

как автор этих записей, не говоря уже о том, что вообще неизвестное

органически враждебно человеку, и homo sapiens - только тогда человек в

полном смысле этого слова, когда в его грамматике совершенно нет


Страницы: 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 

Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора


Главная / Стихи / Проза / Биографии       Современные авторы - на серверах Стихи.ру и Проза.ру

Rambler's Top100
Rambler's Top100
© Литературный клуб. Все произведения, опубликованные на этом сервере, перешли в общественное достояние. Срок охраны авторских прав на них закончился и теперь они могут свободно копироваться в Интернете. Информация о сервере и контактные данные.