|
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
сквозь землю ростки - чтобы скорее выбросить ветки, листья, скорее цвести.
Несколько секунд она молчала, сине сияла мне в лицо.
- Я видела вас - тогда, в День Единогласия.
- Я тоже вас видел... - И сейчас же мне вспомнилось, как она стояла
внизу, в узком проходе, прижавшись к стене и закрыв живот руками.
Я невольно посмотрел на ее круглый под юнифой живот.
Она, очевидно, заметила - вся стала кругло-розовая, и розовая улыбка.
- Я так счастлива - так счастлива... Я полна - понимаете: вровень с
краями. И вот - хожу и ничего не слышу, что кругом, а все слушаю внутри, в
себе...
Я молчал. На лице у меня - что-то постороннее, оно мешало - и я никак
не мог от этого освободиться. И вдруг неожиданно, еще синее, сияя, она
схватила мою руку - и у себя на руке я почувствовал ее губы... Это -
первый раз в моей жизни. Это была какая-то неведомая мне до сих пор древняя
ласка, и от нее - такой стыд и боль, что я (пожалуй, даже грубо) выдернул
руку.
- Слушайте - вы с ума сошли! И не столько это - вообще вы... Чему вы
радуетесь? Неужели вы можете забыть о том, что вас ждет? Не сейчас - так
все равно через месяц, через два месяца...
Она - потухла; все круги - сразу прогнулись, покоробились. А у меня в
сердце - неприятная, даже болезненная компрессия, связанная с ощущением
жалости (сердце - не что иное, как идеальный насос; компрессия, сжатие -
засасывание насосом жидкости - есть технический абсурд; отсюда ясно: на
сколько в сущности абсурдны, противоестественны, болезненны все "любви",
"жалости" и все прочее, вызывающее такую компрессию).
Тишина. Мутно-зеленое стекло Стены - слева. Темно-красная громада -
впереди. И эти два цвета, слагаясь, дали во мне в виде равнодействующей -
как мне кажется, блестящую идею.
- Стойте! Я знаю, как спасти вас. Я избавлю вас от этого: увидать
своего ребенка - и затем умереть. Вы сможете выкормить его - понимаете -
вы будете следить, как он у вас на руках будет расти, круглеть, наливаться,
как плод...
Она вся так и затряслась, так и вцепилась в меня.
- Вы помните ту женщину... ну, тогда, давно, на прогулке. Так вот: она
сейчас здесь, в Древнем Доме. Идемте к ней, и ручаюсь: я все устрою немедля.
Я уже видел, как мы вдвоем с I ведем ее коридорами - вот она уже там,
среди цветов, трав, листьев... Но она отступила от меня назад, рожки
розового ее полумесяца дрожали и изгибались вниз.
- Это - та самая, - сказала она.
- То есть... - Я почему-то смутился. - Ну да: та самая.
- И вы хотите, чтобы я пошла к ней - чтобы я просила ее - чтобы я...
Не смейте больше никогда мне об этом!
Согнувшись, она быстро пошла от меня. Будто еще что-то вспомнила -
обернулась и крикнула:
- И умру - да, пусть! И вам никакого дела - не все ли вам равно?
Тишина. Падают сверху, с ужасающей быстротой растут на глазах - куски
синих башен и стен, но им еще часы - может быть дни - лететь сквозь
бесконечность; медленно плывут невидимые нити, оседают на лицо - и никак их
не стряхнуть, никак не отделаться от них.
Я медленно иду к Древнему Дому. В сердце - абсурдная, мучительная
компрессия...
Запись 30-я.
Конспект:
ПОСЛЕДНЕЕ ЧИСЛО. ОШИБКА ГАЛИЛЕЯ. НЕ ЛУЧШЕ ЛИ?
Вот мой разговор с I - там, вчера, в Древнем Доме, среди заглушающего
логический ход мыслей пестрого шума - красные, зеленые, бронзово-желтые,
белые, оранжевые цвета... И все время - под застывшей на мраморе улыбкой
курносого древнего поэта.
Я воспроизвожу этот разговор буква в букву - потому что он, как мне
кажется, будет иметь огромное, решающее значение для судьбы Единого
Государства - и больше: Вселенной. И затем - здесь вы, неведомые мои
читатели, быть может, найдете некоторое оправдание мне...
I сразу, без всякой подготовки, обрушила на меня все:
- Я знаю, послезавтра у вас - первый, пробный полет "[Интеграла]". В
этот день - мы захватим его в свои руки.
- Как? Послезавтра?
- Да. Сядь, не волнуйся. Мы не может терять ни минуты. Среди сотен,
наудачу взятых вчера Хранителями, - попало двенадцать Мефи. И упустить
два-три дня - они погибнут.
Я молчал.
- Чтобы наблюдать за ходом испытания - к вам должны прислать
электротехников, механиков, врачей, метеорологов. И ровно в двенадцать -
запомни - когда прозвонят к обеду и все пройдут в столовую, мы останемся в
коридоре, запрем всех в столовой - и "[Интеграл]" наш... Ты понимаешь: это
нужно во что бы то ни стало. "[Интеграл]" в наших руках - это будет оружие,
которое поможет кончить все сразу, быстро, без боли. Их аэро... ха! Это
будет просто ничтожная мошкара против коршуна. И потом: если уж это будет
неизбежно - можно будет направить вниз дула двигателей и одной только их
работой...
Я вскочил:
- Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно: то, что вы
затеваете, - это революция?
- Да, революция! Почему же это нелепо?
- Нелепо - потому что революции не может быть. Потому что наша - это
не ты, а я говорю - наша революция была последней. И больше никаких
революций не может быть. Это известно всякому...
Насмешливый, острый треугольник бровей:
- Милый мой: ты - математик. Даже - больше: ты философ - от
математики. Так вот: назови мне последнее число.
- То есть? Я... я не понимаю: какое - последнее?
- Ну - последнее, верхнее, самое большое.
- Но, I, - это же нелепо. Раз число чисел - бесконечно, какое же ты
хочешь последнее?
- А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней - нет,
революции - бесконечны. Последняя - это для детей: детей бесконечность
пугает, а необходимо - чтобы дети спокойно спали по ночам...
- Но какой смысл - какой же смысл во всем этом - ради Благодетеля?
Какой смысл, раз все уже счастливы?
- Положим... Ну хорошо: пусть даже так. А что дальше?
- Смешно! Совершенно ребяческий вопрос. Расскажи что-нибудь детям -
все до конца, а они все-таки непременно спросят: а дальше, а зачем?
- Дети - единственно смелые философы. И смелые философы - непременно
дети. Именно так, как дети, всегда и надо: а что дальше?
- Ничего нет дальше! Точка. Во всей Вселенной - равномерно, повсюду
- разлито...
- Ага: равномерно, повсюду! Вот тут она самая и есть - энтропия,
психологическая энтропия. Тебе, математику, - разве не ясно, что только
разности - разности - температур, только тепловые контрасты - только в
них жизнь. А если всюду, по всей Вселенной, одинаково теплые - или
одинаково прохладные тела... Их надо столкнуть - чтобы огонь, взрыв,
геенна. И мы - столкнем.
- Но, I, - пойми же, пойми: наши предки - во время Двухсотлетней
Войны - именно это и сделали...
- О, и они были правы - тысячу раз правы. У них только одна ошибка:
позже они уверовали, что они есть последнее число - какого нет в природе,
нет. Их ошибка - ошибка Галилея: он был прав, что Земля движется вокруг
Солнца, но он не знал, что вся солнечная система - движется еще вокруг
какого-то центра, он не знал, что настоящая, не относительная, орбита Земли
- вовсе не наивный круг...
- А вы?
- А мы - пока знаем, что нет последнего числа. Может быть, забудем.
Нет: даже наверное - забудем, когда состаримся - как неминуемо старится
все. И тогда мы - тоже неизбежно вниз - как осенью листья с дерева - как
послезавтра вы... Нет, нет, милый, - не ты. Ты же - с нами, ты - с нами!
Разгоревшаяся, вихревая, сверкучая - я никогда еще не видел ее такой
- она обняла меня собою, вся. Я исчез...
Последнее - глядя прочно, твердо в глаза мне:
- Так помни же: в двенадцать.
И я сказал:
- Да, я помню.
Ушла. Я один - среди буйного, разноголосого гама - синих, красных,
зеленых, бронзово-желтых, оранжевых...
Да, в 12... - и вдруг нелепое ощущение чего-то постороннего, осевшего
на лицо - чего никак не смахнуть. Вдруг - вчерашнее утро, Ю - и то, что
она кричала тогда в лицо I... Почему? Что за абсурд.
Я поторопился выйти наружу - и скорее домой, домой...
Где-то сзади я слышал пронзительный писк птиц над Стеной. А впереди, в
закатном солнце - из малинового кристаллизованного огня - шары куполов,
огромные пылающие кубы-дома, застывшей молнией в небе - шпиц аккумуляторной
башни. И все это - всю эту безукоризненную, геометрическую красоту - я
должен буду сам, своими руками... Неужели - никакого выхода, никакого пути?
Мимо какого-то аудиториума (нумер его не помню). Внутри - грудой
сложены скамьи; посредине - столы, покрытые простынями из белоснежного
стекла; на белом - пятно розовой солнечной крови. И во всем этом скрыто
какое-то неведомое - потому жуткое - завтра. Это противоестественно:
мыслящему - зрячему существу жить среди незакономерностей, неизвестных,
иксов. Вот если бы вам завязали глаза и заставили так ходить, ощупывать,
спотыкаться, и вы знаете, что где-то тут вот совсем близко - край, один
только шаг - и от вас останется только сплющенный, исковерканный кусок
мяса. Разве это не то же самое?
...А что если не дожидаясь - самому вниз головой? Не будет ли это
единственным и правильным, сразу распутывающим все?
Запись 31-я.
Конспект:
ВЕЛИКАЯ ОПЕРАЦИЯ. Я ПРОСТИЛ ВСЕ. СТОЛКНОВЕНИЕ ПОЕЗДОВ.
Спасены! В самый последний момент, когда уже казалось - не за что
ухватиться, казалось - уже все кончено...
Так: будто вы по ступеням уже поднялись к грозной Машине Благодетеля, и
с тяжким лязгом уже накрыл вас стеклянный колпак, и вы в последний раз в
жизни, - скорее - глотаете глазами синее небо...
И вдруг: все это - только "сон". Солнце - розовое и веселое, и стена
- такая радость погладить рукой холодную стену - и подушка - без конца
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Скачать полный текст (311 Кб)
Перейти на страницу автора
|